Нефть — не только важнейший энергетический ресурс, но и рычаг влияния на политику, экономику и общественную жизнь большинства стран мира. Сохранит ли нефть этот статус и стоит ли вообще делать на нее ставку в будущем, рассказывает академик РАЕН, доктор экономических наук, руководитель Аналитического центра энергетической политики и безопасности Института проблем нефти и газа РАН Алексей Михайлович Мастепанов.
Каково происхождение нефти? Какие гипотезы на этот счет существуют?
Долгое время считалось, что нефть — продукт разложения органического материала, который накапливался на земле. Растительные и животные останки сносило водой в мелководные лагуны, в прогибы, они захоранивались под пластами песка, глины, камней, обломочного материала и в течение многих миллионов лет под воздействием высоких температур и давления преобразовывались в то, что мы называем нефтью. Это — так называемая биогенная (органическая) теория происхождения нефти.
Но с развитием нефтегазодобычи стали выявлять интересные факты. Например, оказалось, что запасы некоторых месторождений не только не сокращаются со временем, но даже возрастают. Поначалу это объясняли подпиткой из нижележащих пластов. Но потом появилась другая теория — абиогенная, или неорганическая: нефть образуется в недрах земли в результате глубинных процессов, а не распада древних животных, растений, водорослей и планктона. Нефть — это сложная смесь большого числа жидких углеводородов, то есть различных органических соединений углерода и водорода. Эти элементы содержатся в глубине земли; при определенном соотношении температуры, давления и других условий проходит соответствующая химическая реакция и образуется углеводород.
Серьезным аргументом в пользу абиогенной теории стало открытие в 1988 году месторождения «Белый тигр» на морском шельфе Вьетнама, которое располагается на глубине свыше трех километров не в толще осадочных пород, а в гранитном «фундаменте». В такой среде просто не может быть живых организмов или планктона, из которых образовалась бы легкая нефть.
В последнее время все большее распространение получает теория полигенеза — множества способов образования нефти. Это существенно раздвигает возможности поиска месторождений. Пока господствовала теория органического происхождения, нефть искали только в осадочных породах. Когда решили, что она образуется глубоко в земле, а потом просачивается в вышележащие породы, изменилась и роль осадочных пород — их стали считать просто вместилищем, накопителем нефти. Если исходить из теории полигенеза, нефть можно искать в разных местах: у каждого региона и типа строения земной коры свои возможности образования углеводородов.
Если нефть образуется разными способами, она различается и по составу?
Как я сказал, нефть — это сложная смесь большого числа (нескольких сотен!) жидких углеводородов — парафиновых, нафтеновых и других соединений. Естественно, что их сочетаний огромное множество. Кроме того, нефть — хороший растворитель: она растворяет и впитывает в себя минералы из пород, в которых она образуется, находится или через которые проходит. Поэтому и состав нефти очень разный — в него в том или ином количестве входят сернистые, азотистые, кислородные и металлоорганические соединения, а также минеральные соли и другие примеси. Так что нефть может различаться, например, по плотности, содержанию серы и металлов.
Один из важнейших показателей качества нефти — ее фракционный состав, то есть содержание различных фракций, выкипающих в определенных температурных интервалах. Он как раз и отражает нахождение в нефти тех или иных соединений. Среди основных фракций: светлые — бензиновая, керосиновая, дизельная и др. и темные — масляная, мазутная и т. д. С фракционным составом связана и плотность нефти, то есть соотношение в ней легких и тяжелых углеводородов. По этому критерию различают легкую, среднюю и тяжелую нефть. От фракционного состава нефти зависит и ее вязкость.
Чем больше в нефти бензиновых и керосиновых фракций, тем она легче, тем меньше ее плотность и тем она ценнее, потому что ее проще переработать. Все слышали о битуминозной нефти, асфальтеновой нефти — это тяжелые углеводороды, состоящие из крупных молекул (у них длинная цепочка атомов). Чтобы из таких молекул получить молекулы моторного топлива, их при определенных температуре и давлении нужно расщепить, разорвать на более мелкие, тогда и получатся продукты с короткими молекулярными цепочками: бензин, керосин, дизельное топливо. Самый простой нефтеперегонный аппарат — это котел, от которого отходят трубочки: котел нагревается, и при одной температуре выливается бензин, при другой — керосин, при третьей — дизельное топливо. Нефть практически вся выкипает, и остаются ничтожные остатки битумов. Чтобы из легкой нефти получить достаточное количество моторного топлива, нужна установка прямой перегонки, а чтобы разложить тяжелую нефть, нужен целый комплекс дорогих установок вторичной и третичной перегонки.
Еще одна характеристика — содержание серы. Чем серы меньше, тем нефть ценнее, потому что при перегонке сера не выпадает, а переходит во все конечные продукты, и их надо дополнительно очищать.
На стоимость нефти в основном влияют плотность и содержание серы: чем нефть легче и чем меньше в ней серы, тем она дороже. Самая дорогая — легкая малосернистая; ее эталоны — североморская и техасская нефти. У нас такой нефти немного; российские нефти, как правило, средние и по плотности, и по сернистости.
Деление нефти на сорта отражает ее состав?
Да, это деление удобно производителям и потребителям. Сортов нефти очень много, но эталонными на бирже стали три: для фьючерсной биржи IPE (с 2005 года — ICE Futures) в Лондоне — «Brent», легкая малосернистая нефть, смесь нескольких сортов североморской нефти; для нью-йоркской биржи NYMEX — «WTI», легкая техасская; для Сингапурской биржи — азиатский сорт «Tapis». Остальные сорта в зависимости от свойств торгуются с надбавкой или с дисконтом по отношению к эталонным сортам: они связаны с ними через разные коэффициенты, расчетные формулы, в которых учитываются содержание серы, плотность, наличие асфальтенов и т. д. Например, российская нефть сорта «Urals» продается со скидкой по отношению к сорту «Brent», поскольку она более плотная и в ней больше серы.
Не все знают, что нефть марки «Urals» — искусственная: в природе ее нет. В СССР и во многих странах-членах СЭВ основные нефтеперерабатывающие заводы «сидели» на крупнейшей в мире системе магистральных нефтепроводов «Дружба». Все заводы были типовыми — это резко снижало стоимость строительства и работы, — поэтому нефть им требовалась одинакового качества. Но в таких объемах ни одно месторождение нефти не давало и давать не могло. Поэтому в Татарстане в районе Альметьевска, где и начиналась «Дружба», создали специальную базу смешения нефтей. Туда, как в ванну, шла куйбышевская, кинельская и другие сорта легкой нефти, средние нефти Татарстана, сернистые нефти Башкирии — в строго выверенных пропорциях, чтобы на выходе получалась нефть определенного качества.
Вот эту смесь и называют «Urals». Сегодня к этой базе смешения добавили еще несколько. Когда у нас появляются дополнительные объемы некондиционной нефти (например, высокосернистой), ее не добавляют в смешение, чтобы не испортить «Urals», а отправляют потребителю либо отдельным нефтепроводом, либо железнодорожными цистернами.
Известно, что нефтяные месторождения вырабатываются не полностью. Почему и сколько нефти в них обычно остается?
Прежде всего надо понять, что такое месторождение традиционной нефти. Где-то в земле есть слой породы с определенной пористостью, а в ней — пустота, резервуар: туда по трещинкам набираются нефть, газ, и полость заполняется. В классическом месторождении газ находится в верхней части резервуара, над нефтью. Когда бурят скважину, в первую очередь идет газ, потом нефть. Пока давление сильное — нефть бьет фонтаном, но потом давление падает, значит, его надо искусственно создавать и поддерживать. Тогда рядом с добывающей скважиной ставят еще одну-две — нагнетательные, через которые закачивается вода или — значительно реже — углекислый, природный или попутный газ, вода с поверхностно-активными веществами, горячий пар и т. д.: они вытягивают, вытесняют из породы нефть и выталкивают ее. И процесс продолжается. В конце концов нефть перестает идти. И тогда появляются многочисленные станки- качалки, которые считаются символом нефтяной отрасли. Они качают жидкость, которая состоит из нефти вначале на 80—90% (остальное — вода), а на поздней стадии — на 5—6%. Это уже умирающее месторождение: нефти там почти нет. Но «почти нет» — понятие растяжимое, потому что сегодняшние технологии позволяют брать максимум 50—60% нефти, находящейся в пласте, а в некоторых местах 20—30% (это так называемый коэффициент нефтеотдачи, или коэффициент извлечения нефти). Все зависит от состава нефти: чем она тяжелее, плотнее, тем труднее ее добывать. Остальное считается неизвлекаемым и безвозвратно теряется.
Жизненный цикл месторождения, как правило, составляет два-три десятилетия. Но некоторые работают и по 50—70 лет. На Ближнем Востоке есть месторождения, добыча на которых началась еще в 1930-е годы, и они до сих пор фонтанируют. Там уникальные условия: нефть находится в высокопористых известковых породах с большими полостями, трещинами, она очень хорошо подпитывается, держит давление и т. д. У нас тоже было подобное месторождение в Северном Прикаспии — оно даже называлось «Прорва».
Россия, в отличие от большинства нефтедобывающих стран, до сих пор сжигает попутный газ. Почему так происходит и можем ли мы его перерабатывать?
Какое-то количество попутного газа сжигается практически во всех нефтедобывающих странах. У нас степень его использования в 2013 году составила 78,8%. Остальное сжигается не потому, что мы плохие, а они хорошие, или наоборот. Если бы наши нефтяные месторождения находились в Подмосковье или в Ленинградской области, мы бы направляли весь попутный газ на электростанции или на переработку. Попутный газ в больших количествах бывает только на новых месторождениях, когда нефть бьет из них фонтаном. А новые месторождения у нас все далеко, за сотни и тысячи километров от ближайших населенных пунктов. Так что попутный газ сжигают потому, что стоимость его транспортировки во много раз перекрывает прибыль от переработки.
Единственный выход — создавать компактные модульные установки для переработки газа непосредственно на скважине в транспортабельные жидкие фракции, которые можно вывезти с минимальной, пусть даже нулевой нормой прибыли, но без убытка. К сожалению, у нас монополизм крупных компаний, а они не вкладывают деньги в разработку отечественных технологий: им проще, дешевле купить готовую технологию, чем возиться с ее отладкой. Так что газ на отдаленных месторождениях и дальше будет гореть в факелах.
При какой цене на нефть ее добычу можно считать рентабельной?
Здесь много факторов. Первый — стоимость добычи: чем сложнее технология, тем она дороже. Одно дело, когда нефть бьет фонтаном, только успевай собирать, и другое, когда ее надо качать, сепарировать, потом закачивать воду мощнейшими насосами в скважины, опять поднимать нефть, опять сепарировать и т. д. Если нефть стоит $20 за баррель, то, кроме заводнения, никакие методы повышения нефтеотдачи пластов применять не выгодно, а если $250, то можно в пласт закачивать и этиленгликоль, и метанол — применять любые методы, потому что цена на нефть покроет все затраты.
Второй фактор — стоимость доставки: скважина в Москве около НПЗ в Капотне — это одно, а на Северном полюсе — совсем другое.
Третий фактор — налоги. Во-первых, налог на недра — то, что у нас называется НДПИ, налог на добычу полезных ископаемых. У нас, как в большинстве стран мира, недра принадлежат государству — оно предоставляет участок на разработку компании частному лицу, а те за право пользоваться недрами платят налог. Во-вторых, налог на прибыль. В-третьих, налог на труд — отчисления в пенсионный, социальный фонд и т. д.
В США добыча считается рентабельной, если скважина дает от полутора до трех-пяти тонн нефти в сутки. У нас скважину, которая дает меньше 5—10 тонн, зачастую закрывают, консервируют как неэффективную. Основная причина — система налогообложения: в Америке она самая продвинутая. Там так называемые малодебитные, то есть малопродуктивные скважины (их в Штатах больше 450 тысяч из 600 тысяч) налогом вообще не облагаются. Вместо этого там берут налог с зарплаты людей, которые работают на скважине, производят оборудование для нефтедобычи, добывают металл для этого оборудования, везут нефть на НПЗ и т. д. Самый большой налог берется с бензина: в любой стране мира в стоимости бензина на бензоколонке доля налога составляет 40—60%. Причем в государстве, у которого нет своей нефти, этот налог, как правило, выше: там же нет налоговых поступлений от нефтяников. Американское Министерство финансов все тщательно просчитало и пришло к выводу: если облагать налогом малопродуктивные скважины, они остановятся, а значит, вся цепочка образования налогов оборвется — а это не выгодно.
Можно ли внедрить такую систему у нас и будет ли она способствовать развитию нефтегазовой отрасли?
В 1990-е годы мы пытались ее внедрить хотя бы в наших районах с падающей добычей — типа Татарстана и Башкирии. Но Минфин был категорически против, считал, что это подорвет налоговую базу, что будут большие выпадающие доходы, которые нечем замещать; кроме того, брать налоги по всей цепочке куда сложнее, чем с каждой скважины: надо следить, куда нефть идет и что с ней делают.
Татарстан, кстати, сделал все, что мог, на уровне налогов, которые устанавливаются регионами, — он их либо полностью обнулил, либо довел до минимума. Благодаря этому добыча нефти насосным способом держится там на уровне 12—13 млн тонн в год.
В те же 1990-е предлагалось ввести принцип «двух ключей», по которому разрешение на добычу нефти дает не только Роснедра, но и регион. И тогда налог расщепляется на две части — половина идет в федеральный бюджет, половина в региональный. Несколько лет это работало, но потом решили, что все налоги должны быть федеральными. Действующая система подрывает стимул региона работать с нефтедобывающими организациями. Почему у нас практически не развиваются мелкие и средние компании? Потому что к фирмам, которые эксплуатируют старые выработанные месторождения с тремя скважинами, такой же подход, как к ЛУКОЙЛу или Газпрому. А крупным компаниям выгоднее малодебитные простаивающие скважины закрывать и переходить на новые месторождения.
Сейчас очень популярна теория о том, что нефть скоро закончится. Однако если исходить из концепции неорганического происхождения нефти, это возобновляемый источник энергии и энергетический кризис нам не грозит.
Мысль о том, что нефть конечна, базировалась на теории ее органического происхождения. С середины 1950-х и до 2000-х эта философия дамокловым мечом висела над человечеством. Римский клуб, созданный в конце 1960-х годов, утверждал, что все ресурсы, в том числе энергетические, исчерпаемы и нам грозит их нехватка. У этой теории были как положительные, так и отрицательные последствия. С одной стороны, энергетики решили: человечеству нужны нефть и газ и, по какой цене их ни продавай, «пипл все схавает». С другой стороны, это стимулировало разработку нетрадиционных источников энергии.
Что касается возобновляемости нефти, это действительно так: она продолжает образовываться и сегодня. Но пока не понятно, каков цикл ее образования: сотни тысяч, миллионы или десятки миллионов лет. У нас еще слишком мало информации для анализа.
Однако по мере развития нефтепоисковых, геологических, нефтедобычных работ стало выясняться, что, кроме классических месторождений и залежей, нефть и газ находятся и в иных, непривычных условиях. Были открыты так называемые нетрадиционные углеводороды — и взгляд на проблему энергоресурсов в корне изменился. В первую очередь это нефть и газ трудно- и малопроницаемых пластов, в том числе сланцевых. Там нет залежей, резервуаров в классическом понимании этих терминов — порода вся насыщена мельчайшими капельками, частичками нефти или газа. Пока технологии не позволяли вести добычу в таких породах, считалось, что нефти там нет, — она не учитывалась. Сейчас все изменилось.
То есть американская «сланцевая революция» — вполне оправданный термин?
Некоторые наши специалисты говорят, что никакой сланцевой революции нет. Это не совсем так. Да, для добычи нефти и газа из сланцев уникальной технологии не изобрели, но американцы путем проб и ошибок смогли подобрать и скомбинировать для этого методы, используемые обычно для других целей. Они взяли, например, технологию гидроразрыва пласта, которую в свое время разработал наш специалист Николай Константинович Байбаков, довели ее до совершенства и назвали «множественный фрекинг». Она состоит в том, что с высокой скоростью и под большим давлением в скважину закачивают воду и песок, а также специальный расклинивающий агент — проппант. Эта смесь разрывает пласт, дробит окружающую скважину породу, в этой породе появляются трещины, и по ним подсасывается нефть.
Но сланцевую революцию сделали не только технологии. Тут целый ряд факторов: специфика американской налоговой системы, право собственности на недра (в США они принадлежат владельцу земли), развитая инфраструктура, благоприятные природные, климатические и географические условия: полезные ископаемые и производительные силы распределены по территории страны более или менее равномерно и не надо тянуть трубы на тысячи километров.
Почему сланцевая революция не вышла за пределы США?
Нельзя взять американские технологии и перенести их на свои залежи — эффекта не будет, потому что сланцевые залежи (специалисты называют их «плеи») не бывают одинаковыми. Для каждого района нужно подбирать особый набор технических методов, и все нюансы определяются только в процессе опытной разработки. А на это нужны средства и время. У нас, например, есть Баженовская свита — толща сланцевых пород, простирающаяся почти на полтора миллиона квадратных километров (практически по всей Западной Сибири), в которых находятся частички нефти. По разным оценкам, в этих породах содержится от 22 до 250 млрд тонн нефти! Мы берем оттуда всего несколько сотен тысяч тонн в год, при коэффициенте извлечения всего 3—5%. Нам нужны другие технологии. Их надо создавать, над этим надо работать.
Какие еще, кроме сланцевой нефти, есть нетрадиционные источники углеводорода?
Например, газ — метан угольных пластов. Это основной враг шахтеров: по статистике миллион тонн добытого угля — это одна человеческая жизнь. Сейчас научились этот метан предварительно из угля откачивать. У нас пока реализован только один подобный проект, в Кузбассе.
Из нефти — это нефтеносные песчаники, их разрабатывают в Канаде; битуминозная нефть, в первую очередь тяжелые высоковязкие нефти Венесуэлы. Что касается сланцев, то это очень широкое понятие. Есть, например, просто горючие сланцы — порода, которой можно топить и из которой можно, нагревая, выпаривать средние дистилляты и котельное топливо. А есть сланцевые породы, содержащие в достаточном для эффективной добычи количестве нефть и газ.
Ресурсы нетрадиционных углеводородов в сотни и тысячи раз больше, чем традиционных. Поэтому ни о каком энергетическом голоде речь идти не может. Более того, на человечество надвигается энергетический профицит. Вопрос только в том, какую энергию брать и как. Если раньше считалось: что потребителю дашь, то он и возьмет, то теперь он может выбирать тип энергии и ее поставщика — в зависимости от цены, условий, надежности, экологичности и собственных целей. Беда наших нефтегазовых «топов» в том, что они не понимают: глобальная тенденция меняется и попытки навязать свои правила ничего, кроме отторжения, вызывать не будут. Если вовремя не переориентироваться, обязательно проиграешь — либо в цене, либо в условиях — или просто потеряешь этот рынок.
Нынешнюю ситуацию хорошо характеризует высказывание бывшего министра нефти Саудовской Аравии шейха Ахмеда Заки Ямани: «Каменный век закончился не потому, что кончились камни». Так и эпоха углеводородов: если и закончится, то не из-за нехватки углеводородов, а потому, что человечество найдет новые более эффективные и чистые источники энергии.
Если грядет эра нетрадиционных углеводородов и альтернативных источников энергии, стоит ли стремиться осваивать арктические ресурсы?
Пытаться любой ценой добывать в Арктике нефть — глупо. Но знать, какие там запасы и в каких условиях они находятся, необходимо, поэтому нужно вести геологоразведку, научное изучение. На это нельзя жалеть денег. Проекты изучения в сотни раз дешевле проектов добычи. Тот, кто экономит на науке, всегда плетется в хвосте, покупает чужие технологии и наработки и платит за это гораздо больше, чем за науку. А будут добывать нефть в Арктике или нет, покажет время. Она лежала там 500 млн лет и может лежать и дальше. В природе таких залежей много — тот же каменный уголь в Якутии. А возможно, будут меняться условия, наступит потепление, и тогда часть арктических ресурсов вполне может быть вовлечена в эксплуатацию. Это все надо знать и понимать.
Каково сегодня соотношение сил на нефтяных рынках: у кого самые большие запасы, кто основные импортеры и экспортеры нефти?
По разведанным запасам на первых местах Венесуэла, Саудовская Аравия, Канада, Иран, Ирак, Кувейт, Россия. По добыче — если считать по чистой нефти, то, наверное, Россия, Саудовская Аравия, а если по всем жидким углеводородам, включая газовый конденсат и газовую жидкость, которая добывается из сланцев (это практически смесь бензина, керосина и дизеля, в ней нет асфальтеновых и тяжелых остатков), — Саудовская Аравия, США и Россия. Основные экспортеры нефти — Россия, Саудовская Аравия, страны ОПЕК. Среди потребителей на первое место, похоже, вышел Китай — хоть он это и отрицает. Китайцы мыслят на сотни, тысячи лет вперед, и сейчас им не выгодно, чтобы в них видели нового экономического монстра.
Почему цена на нефть долгое время держалась на такой высоте?
Потому что для мира эта цена ($90—120) оказалась равновесной, то есть она устраивала многих. В частности, страны — экспортеры нефти, чьи бюджеты зависят от нефти, и страны-импортеры: чем дороже нефть, тем больше налогов с бензина можно получить. Она устраивала экологов: у них появились средства на работу и агитацию. Она позволила специалистам заниматься энергосбережением, а также нетрадиционными и возобновляемыми источниками энергии.
Высокие цены на нефть дают толчок многим проектам. Например, первый мировой энергетический кризис 1970-х годов, когда цены на нефть подскочили, привел к тому, что во всех развитых странах (кроме США: они были самыми богатыми) развернули национальные программы энергосбережения, повышения энергоэффективности. Потом цены стали падать — и проекты закрываться. И так до очередного повышения цен. Это цикличное явление.
Почему цены упали сейчас?
В экономике есть теория идеального шторма: когда в одно время в одном месте сходится действие большого числа факторов. Первый фактор — чисто рыночный: спрос-предложение. Совершенствование технологий, снижение издержек добычи сланцевой нефти — все это вывело Штаты на первое место в мире по добыче нефти и газовых жидкостей. И США существенно снизили импорт жидкого топлива.
Повторяется то, что было со сланцевым газом. Часто говорят, что мы «проспали» сланцевую революцию. Но на самом деле ее никто не ожидал, в том числе и сами американцы. По всем мировым прогнозам, США к 2020 году должны были стать крупнейшим импортером сжиженного природного газа. Поэтому Катар развернул строительство заводов по сжижению газа, мы начали осваивать «Штокман», в Канаде и на Аляске запустили четыре крупнейших проекта по добыче и поставке газа в основную часть США. Но уже в 2005—2006 годах выяснилось, что сланцевая революция позволит Штатам как минимум отказаться от импорта сжиженного газа. И крупнейший рынок «накрылся».
Почему в 2009 году обвалился газовый рынок в Европе? Мало того что кризис, так еще и в Катаре заработал завод, рассчитанный на поставки сжиженного газа в США, который нельзя остановить. И тогда этот газ стали продавать в Европе даже по цене ниже, чем себестоимость.
Европа и сейчас еще не оправилась от финансово-экономического кризиса, поэтому темпы роста энергопотребления там практически на нуле, значит, спрос, в том числе и на нефть, минимальный. Прибавьте к этому падение темпа роста экономики в Китае и в других странах. А добыча нефти, наоборот, увеличилась.
Второй фактор — геополитический. Основные добывающие страны Персидского залива — в первую очередь Саудовская Аравия, Катар, Эмираты — стали терять рынок из-за того, что при высоких ценах во всем мире начали развиваться альтернативные проекты: сланцевая нефть, битуминозные песчаники, нефтеносные песчаники и т. д. Но они не стали уменьшать квоты добычи, потому что такая стратегия сулит им выгоды в будущем. Добыча нетрадиционной нефти неизбежно «скукожится»: сланцевой нефтью имеет смысл заниматься при ценах выше $45—50 за баррель, нефтеносными песчаниками — выше $60, тяжелыми нефтями — выше $80, Арктикой — выше $100.
Третий фактор — финансовый. Последние 15—20 лет нефтяной рынок принимает форму не товарно-сырьевого, а финансового. Нефть фактически превратилась в эталон мировых денег. Объем торговли фьючерсами на нефть (то есть обязательствами, под которыми зачастую ничего нет) в отдельные дни превосходит объем торговли реальной нефтью в тысячи — десятки тысяч раз. В какой-то момент все это рушится, как любая пирамида.
Конечно, есть теория заговора Штатов и Саудовской Аравии против России. Этот фактор тоже может иметь место в довесок к другим.
Что, по-вашему, будет дальше?
Будет найдена новая равновесная цена. Любой провал, как и любой пик, — кратковременны. Низкие цены на нефть будут держаться еще максимум год. Потом они поднимутся. Если не произойдет никаких технических и технологических прорывов, они могут дойти до $90—100, а если появятся принципиально новые технологии, то цены установятся на более низком уровне. Затем будет 5—6 (или 10—15) лет относительно стабильных цен, после которого начнется новый цикл.
