Глава 12. Ленч с Маком Бернсом

Палмер прошелся пешком от ресторана «Двадцать одно» до Ист Ривер и присел отдохнуть в маленьком парке к северу от здания Организации Объединенных Наций. Только теперь он почувствовал, что у него побаливают ноги.

Его ленч с Маком Бернсом неожиданно оборвался, еще не успев начаться. Официант принес и начал было раскладывать на тарелки заказанные блюда, как вдруг зазвонил телефон. Бернс, которого куда-то срочно вызывали, для приличия чертыхнулся, чтобы покачать Палмеру, как он огорчен тем, что должен его покинуть. Однако вызов был, видимо, достаточно важный, и Бернс, извинившись, торопливо удалился.— Не более чем на полчасика,— заверил он Палмера.

В течение двадцати девяти минут Палмер добросовестно поглощал то, что было подано, а затем покинул ресторан и, решив прогуляться к реке, прошагал целых шесть кварталов. Погода была не по-осеннему теплая, но туманная дымка, висевшая над городом, несколько смягчала яркий солнечный свет. Ветерок пробежал легкой рябью по быстрой реке, и Палмеру показалось, что вода покрылась узором крокодиловой кожи. Проплыл буксир, оставляя за собой пенную борозду. Палмер проводил его взглядом.

Свежие порывы ветра трепали ему волосы на висках, и он вдруг почувствовал себя свободным. Пусть это чувство было иллюзорным, сейчас Палмер об этом не задумывался. Он уселся поудобней, медленно, с наслаждением расправил мускулы и стал наблюдать за группой туристов, деятельно фотографировавших друг друга на фоне здания Секретариата ООН. Впервые с тех пор, как его семья переехала в Нью-Йорк, он сознательно делал именно то, что хотел сам. Обычно рабочий день его состоял из запланированных кем-то другим нескончаемых конференций, ленчей, обедов, заседаний различных комитетов, встреч по вопросам деловой стратегии, интервью, выступлений, рукопожатий и бесконечного потока разговоров, разговоров, которые грозили захлестнуть и удушить его.

Его жизнь вне работы ограничивалась беседами по утрам за семейным завтраком относительно посещения театров и обсуждениями, как лучше провести уик-энд в загородном доме родственницы Эдис — Джейн в Роклэндкаунти. Все остальное время было у него поглощено такого рода деятельностью, которую нельзя было отнести к чисто деловой или исключительно светской,— то были церемонии по закладке различных фундаментов, присутствие на трибунах во время парадов, участие в пикниках различных ассоциаций, уик-энды у Бэркхардта, ленчи и обеды в деловых клубах «Киванис» и «Ротари», раздачи наград и т. п.

Он вспомнил, что только один раз, в субботу, ему удалось урвать время, чтобы повести в балет Джерри и наутро, в воскресенье, покататься верхом с сыновьями в Сентрал-парке на плохо объезженных лошадях, взятых напрокат из конюшни на Уэст Сайде. Да еще однажды Эдис и он были приглашены на чай, устроенный попечителями Музея современного искусства, где он с одним из отпрысков Рокфеллера обсуждал достоинства модели Форда марки «А» и поглотил такое чудовищное количество хереса, что после этого мог поклясться, что больше не прикоснется к этому напитку, во всяком случае в ближайшие годы.

Палмер решил, что не мешало бы и постоять у статуи Свободы и побывать на рыбном рынке Фултона и взобраться на крышу Эмпайр стейт билдинг, но главное было не в том. Просто ему надо бы побродить по новому для него городу, в который он переселился, и, образно выражаясь, заглянуть в лицо Нью-Йорку, найти в нем черты, которые покажутся ему привлекательными и помогут освоиться с ним.

— ... не окажете ли вы такую любезность? — прозвучал над ним чей-то женский голос.

Палмер, вздрогнув, поднял глаза на женщину, которая, вероятно, все это время что-то говорила ему.

— Простите, что вы сказали? — спросил он.

— О, это очень просто, вы посмотрите вот сюда, а потом нажмете эту кнопку,— ответила женщина.

Он немедленно поднялся со скамьи, поняв наконец, что от него хотят. Стоявшая перед ним женщина просила сфотографировать ее вместе с мужем и маленькой дочкой. Палмер кивнул в знак согласия и взял у нее из рук фотоаппарат.

— Нам хочется, чтобы на снимке получилось и здание ООН,— сказала женщина и поспешила к мужу и дочери, на бегу поправляя волосы.

Палмер заглянул в видоискатель, взял в фокус семью с таким расчетом, чтобы здание ООН тоже вошло в кадр, и только собрался нажать на кнопку, как женщина закричала: — Постойте! — И толкнула в спину дочку.— Улыбайся, выпрямись и улыбайся,— скомандовала она.

Палмер ждал. Он видел, что девочке все страшно надоело. Отец был несколько смущен, поза его как бы выражала молчаливую просьбу к Палмеру не отождествлять его с экспансивной супругой, воспылавшей желанием увековечить все их семейство на фоне циклопической архитектуры ООН.

Наконец девочке удалось выдавить из себя унылую улыбку, и Палмер щелкнул затвором фотообъектива.—Спасибо! — крикнула женщина. Подняв девочку на руки, муж спрятал за нее свое лицо и тоже пробормотал какие-то слова благодарности. Женщина, беря фотоаппарат, наградила Палмера такой утрированно-сияющей улыбкой, что Палмер даже почувствовал неловкость за то, что не смог достойным образом оценить ее восторженную благодарность.

— Не за что, пожалуйста,— проговорил он и с облегчением снова уселся на скамейку.

Он видел, что семья направилась было в сторону Первой авеню, но женщина настойчиво сворачивала влево, устремляясь к зданию ООН, а мужчина большим пальцем указывал своим домочадцам вправо и упорно шел своим путем.

Вот она, семейная общность душ! — подумал Палмер, глядя им вслед. Продолжая спорить и жестикулировать, они пропали из виду, только крик маленькой девочки, нечленораздельный и пронзительный, все еще доносился издалека. Однако всех троих уже поглотила толпа туристов. Они исчезли, как амебы в пасти гигантского осьминога. Там, где только что каждый из этой семьи тщетно пытался навязать другому свои взгляды и стремления, теперь плыла слитная людская масса, сотни ног: женских, обтянутых джинсами, морщившимися на слишком толстых ляжках, или мужских — в устало обвисших, бесформенных дешевых брюках.

Людское месиво с указующими на что-то руками и шагающими куда-то ногами, похожими на щупальца осьминога, устремлялось вперед, поглощая и переваривая в своем чреве все, что встречалось на пути. Каждый из этой толпы отчаянно старался вобрать в себя как можно больше нью-йоркских диковин, запастись ими впрок, чтобы потом, в долгие зимние вечера, перебирать и оживлять их в своей памяти.

Палмер со вздохом отвернулся и перевел рассеянный взгляд на реку. Пенный след от буксира не таял в ее быстрых зелено-черных потоках, полных сточных вод, пена вздрагивала и качалась на поверхности, точно в кружке темного портера.

Общность интересов, единство, снова подумал он. Просто стадный инстинкт, попытка создать что-то значительное из посредственного материала путем бесконечного приумножения этого второсортного материала.

Все, что нас окружает, становится второсортным, день ото дня все ухудшается, и никто не замечает, с какой быстротой это происходит, размышлял Палмер. Качество продукции падает, лишь бы подешевле, лишь бы побыстрей сбыть с рук. Установлены умышленно заниженные, устарелые нормативы прочности текстильных изделий и качества других товаров, строительных материалов и всего прочего. Но самое удивительное, что никто не жалуется. Более того, никто как будто и не реагирует на это. Достаточно понаблюдать, как люди настраивают свои телевизоры, размышлял он. Никто не дает себе труда разобраться, для чего служат многочисленные ручки телевизора. Поэтому и изображения на экране получаются искаженные, тусклые, не в фокусе, то слишком контрастные, то совершенно темные в зависимости от того, как изначально был настроен телевизор. При помощи этих ручек можно бы что-то сделать, но только начнешь налаживать, как вдруг исчезает даже то плохое изображение, которое до этого было на экране, поэтому лучше вообще ничего не делать. Все равно через год появится новая модель телевизора или какая-нибудь еще более замысловатая антенна. Стоит ли тревожиться?

И стоит ли волноваться из-за того, что электрические бритвы плохо работают и не могут даже подровнять бачки? Стоит ли беспокоиться из-за того, что все уже забыли, какой аромат у свежего апельсинового сока или хорошего, только что сваренного кофе? Разве имеет значение тот факт, что широкоэкранные кинофильмы всегда демонстрируются не в фокусе, несмотря на их невероятную ширину? Или то, что конструкции сидений в автомобилях новой модели буквально калечат своих пассажиров, а «дворники» на ветровых стеклах только размазывают грязь? Зачем придавать значение тому, что длительно хранящиеся в холодильниках готовые обеды всегда имеют привкус металла или картона, или тому, что табак оказался возбудителем рака легких... Палмер вынул из кармана пачку сигарет, закурил, глубоко затянулся и с удовольствием выдохнул дым в окружающий его прозрачный воздух. Легкий ветерок тут же развеял дымное облачко.

Настроения надо прибрать к рукам, решил Палмер. Нельзя им поддаваться. Он встал, потушил носком ботинка сигарету и пошел вдоль Первой авеню по направлению к деловым кварталам города. До встречи с Бэркхардтом оставалось еще почти два часа: времени больше чем достаточно для того, чтобы погулять по городу и повидать все, что захочется. Однако вместо этого Палмер подошел к зданию ООН и позвонил из автомата в банк.

— Мистер Палмер, мы давно разыскиваем вас,— отозвалась белокурая секретарша тоном, в котором оттенок почтительности переплетался с нотками раздражения.

Слушая ее, Палмер тут же решил, что ему надо как можно скорее нанять себе личного секретаря — какую-нибудь замужнюю женщину лет пятидесяти, которой можно поручить любое дело и которая будет защищать его интересы так, как ей подскажет опыт многолетней работы.

— Я ездил проверять работу наших отделений,— ответил Палмер и тут же удивился, зачем ему понадобилось утруждать себя этой ложью.

— О, простите,— сказала девушка. И по тону ее ответа Палмер понял, что ее обрадовала такая уважительная причина его отсутствия. Все как бы становилось на свое место. Порядок в системе их местного мироздания восстановлен.— Мистер Бернс звонил вам пять раз,— продолжала девушка, делая особое ударение на цифре пять.

— Он сам звонил?

— Да, он сам лично звонил все эти пять раз,— ответила девушка.

— Если он еще раз позвонит, объясните, что сейчас я занят и что по пути свяжусь с ним по телефону, а к пяти часам или лучше в пять пятнадцать он может застать меня в клубе «Юнион лиг».

— Где вы будете с мистером Бэркхардтом,— добавила она.— Вам понадобится ваша машина?

— Нет. Какие еще вопросы?

— Получена вторая и третья дневная почта.

— Что-нибудь существенное?

— Я не вскрывала почту, мистер Палмер.

— Ну хорошо, что еще?

— Звонил некий мистер Лумис.

— Джозеф Лумис?

— Его секретарь. Он сказал, что позвонит позже.

— Дайте ему также координаты клуба. Это все?

— Получен еще меморандум от мистера Мергендала.

Палмер закрыл глаза и вздохнул, с трудом сдерживаясь, чтобы не выдать своего раздражения. У него не было никаких оснований сердиться на эту девушку. Свои обязанности она выполняла вполне добросовестно.— Благодарю вас,— сказал он.— Я больше уже звонить не стану. Если будет что-нибудь срочное, вы сможете найти меня в клубе «Юнион лиг».

Палмер повесил трубку, опустил в автомат еще монету и набрал свой домашний номер. После того как раздалось не менее шести звонков, в аппарате послышался женский голос.

— Эдис? — спросил Палмер.

— Привет, папка.

— Джерри, где мама?

— В тараканьем замке, правит рабами и роубтами.

— Где? Что она делает?

— В нашем новом доме показывает рабочим, что им надо делать.

— А-а.— Палмер повторил про себя диалог с дочерью.— Джерри, надо произносить не «роубты», а «роботы», так чтобы рифмовалось со словом «хоботы». Чему тебя только учат в Бентли?

— Ничему интересному, одна скучища!

— Тогда лучше учиться в простой общедоступной школе, да и обойдется это значительно дешевле. Не перевести ли тебя туда?

— Правда? Ты это серьезно? — воскликнула Джерри.—Вот здорово! Ходить в школу вместе с ошалелыми морфинистами и драчунами, и у каждого финка в кармане! Грандиозно! Когда я начну там учиться?

— Начнешь с того, что сейчас напишешь записку маме о том, что я сегодня немного опоздаю. У меня с Бэркхардтом встреча в клубе за бокалом вина.

— За только одним бокалом?

Ответа не последовало.

— Папа? — раздался из отводной трубки голос старшего сына: — Скажи, пожалуйста, на сколько общая сумма вкладов «Юнайтед бэнк» больше, чем у «Бэнк оф Америка»?

Палмер от неожиданности даже запнулся: — Ты что, собираешься захватить власть над одним из этих банков или над обоими сразу?

— Это мне нужно для школы. Я пишу сочинение на экономическую тему...

— Сочинение под названием «Банки, которые я знаю»,— вмешалась в разговор Джерри.

— Я не могу тебе точно сказать, как обстоит дело в данный момент,— ответил Палмер сыну,— но картина приблизительно такая: «Бэнк оф Америка» имеет вкладов на сумму 9 миллиардов 500 миллионов. У нас же примерно около 11 миллиардов. Я имею в виду только вклады, как таковые. А всего наши активы составляют более 12 миллиардов.

— А «Чейз Манхэттен»?

— Около семи миллиардов.

— А «Фёрст нешнл сити бэнк»?

— Чуть поменьше этой суммы.

— А ты мне все еще не отдал десять центов, которые занял вчера!— напомнила брату Джерри, снова вмешиваясь в разговор.

— Как обстоят дела у «Мэнюфэкчерерс бэнк» и «Кемикл бэнк»?

— Каждый из них имеет несколько менее трех миллиардов. А почему ты берешь в долг деньги у сестры?

— Да еще не отдаешь долги,— добавила Джерри.

— Потому что я обанкротился,— объяснил Вуди.— Следовало бы ожидать, не так ли, что старшему сыну второго по рангу банкира в крупнейшем банке США дают достаточно карманных денег для того, чтобы...

— Вуди становится настоящим шалопаем,— прервала брата Джерри.— Когда ты придешь домой, пап?

— Сегодня я немного опоздаю,— сказал Палмер. На другом конце провода несколько мгновений длилось молчание, затем голос Джерри задумчиво сказал: — Ты ведь знаешь, что в девять я должна быть уже в постели. Успеешь ты прийти до того, как я лягу спать?

— Конечно, я приду гораздо раньше.

— Ой, как здорово,— крикнула она,— ну пока, папка! — И тут же раздался голос Вуди: — Папа, я ведь не шучу насчет...

— Поговорим, когда я вернусь. До свидания,— прервал Палмер сына.

Выйдя из телефонной будки, он некоторое время наблюдал, как мимо него плыли толпы людей, словно огромные гроздья рук и ног. Где-то рядом в этом здании и в примыкающем к нему доме высокооплачиваемые чиновники тоже делали какие-то движения, чтобы сохранить мир на нашей планете. Они разыгрывали свои небольшие спектакли в маленьких канцеляриях и больших аудиториях, медленно продираясь сквозь дремучую чащу рутины, с каждым днем все ближе сползали к той грани, где начинались войны, но каким-то образом все еще сохраняли мир.

Это было поистине поразительно. Но еще более поражало то, что этого гигантского спрута, состоящего из туристов, не интересовало в здании ООН ничего, кроме возможности поглазеть на какую-нибудь проходящую мимо знаменитость и купить мелкие сувениры да еще запечатлеть себя на фоне здания с тем, чтобы потом у себя дома предъявить фотографии как свидетельство знаменательных событий прошедшего дня.

Следующей после здания ООН вехой на пути Палмера была могила генерала Гранта.

Когда Палмер наконец добрался до клуба, еще не было пяти часов. От усталости ноги у него разболелись уже по-настоящему. Он сразу же опустился на мягкий кожаный диван, заказал виски и, сильно разбавив его содовой, принялся пить небольшими глотками, изредка делая паузу, чтобы перевести дыхание. Затем он откинулся на спинку дивана и стал терпеливо ждать прихода Бэркхардта.

Несмотря на то что Палмер еще до войны был принят в члены этого клуба и неоднократно имел возможность убедиться в высоком качестве обслуживания, у него все же не было достаточно полного представления о характере и масштабах таящейся в его недрах организации, необходимой для приведения в действие этой величаво спокойной и всеобъемлющей системы. Подобно большинству членов клуба, он воспринимал это на первый взгляд не стоящее никаких усилий совершенство как нечто само собой разумеющееся. Поэтому его ничуть не удивило, когда несколько мгновений спустя к нему подошел слуга, который, кажется, работал где-то в гардеробе, и подал ему пять записочек.

— Сэр, эти сообщения оставлены для вас.

Поблагодарив его, Палмер тут же просмотрел листки. На четырех записках из пяти были отмечены телефонные звонки Мака Бернса, разыскивавшего его с 4. 40 и прекратившего звонить в 4. 55, буквально за минуту до прихода Палмера в клуб. В последней записке сообщалось, что Бэркхардт придет ранее намеченного срока, так как у него на шесть часов назначена следующая встреча.

Вот так оно все время и будет, сказал себе Палмер, засовывая в карман скомканные листки. Те, другие, снова победили. Они уже твердо сидят в седле и снова пришпоривают его.

Он медленно, не без труда поднялся с дивана, ощущая, как пятки снова протестующе заныли, и пошел к телефонной будке из стекла и черного дерева.

Его соединили с оффисом Бернса.

— Вуди, милый, в чем дело?

— Это я хочу спросить вас, что случилось,— сказал Палмер.

— То есть почему именно «что случилось»? — удивленно отозвался Бернс.

— Вы ведь разыскивали меня, не правда ли?

— Ах, вот что,— проговорил Бернс и затем с нарочитой небрежностью добавил: — Да ничего особенного, я просто думал, что вы надулись на меня или что-то в этом роде.

— За что?

— За то, что сорвалась наша встреча за ленчем. Когда я вернулся, вас уже не было.

— Вы же сказали, что вернетесь через полчаса,— напомнил ему Палмер.

— Ну да, правильно. Можете подарить мне к рождеству новые часы.—

Наступила довольно продолжительная пауза. Палмер внезапно понял, что Бернс непременно хочет свалить на него ответственность за несостоявшуюся встречу. Чувствуя себя виноватым, что покинул Палмера, Бернс прежде всего хотел проверить, насколько велика его обида, а затем постараться переложить на него ответственность за все происшедшее.

— Очень сожалею, что вам пришлось уйти,— сказал, помолчав, Палмер.— Отлично понимаю все, и нисколько не обижен.— Снова пауза. Палмер ожидал, что Бернс постарается сейчас все загладить, чтобы инцидент был исчерпан.

— Такая досада,— не унимался Бернс.— Дело в том, что мне нужно было обсудить с вами два весьма важных дела, а теперь я и сам не знаю, когда, черт побери, мы сможем снова повидаться.

— Да, очень досадно,— согласился Палмер, поняв, что ошибся: Бернс просто одержим мучительной потребностью сваливать свои грехи на других.— Не тревожьтесь об этом, Мак,— добавил Палмер, слегка поворачивая острие ножа в ране собеседника.— Я нисколько не сержусь.

Бернс замолк в третий раз и попытался перегруппировать свои силы. Палмер подумал, что сейчас самое время для Бернса покончить с этим инцидентом. Теперь все зависело от того, справится ли Бернс со своей потребностью валить вину на другого.

— Не знаю, милый, как тут и быть,— сказал через некоторое время Бернс.— Мы с вами попали в довольно серьезную переделку. Когда атмосфера накалится, нам придется вкалывать по двадцать пять часов в сутки. Хотелось бы верить, что мы сможем по-настоящему держаться друг за друга, как в доброй спортивной команде.

— Мак,— ответил Палмер, твердо решивший не потакать Бернсу в его трюках.— Я верю в то, что сегодня вы ничего не могли поделать. Я также уверен в том, что, когда придет время, вы честно выполните свой долг, как...— он остановился в поисках максимально абсурдной метафоры,— как настоящий солдат,— с облегчением закончил он.

— Ладно,— парировал Бернс.— У меня вечером назначена встреча за ужином. Приходите в 11.30 ко мне домой.

— Сегодня?

— Да, сегодня,— подтвердил Бернс,— или это состоится не ранее чем через неделю. У меня каждая минута расписана.

— Не знаю, смогу ли,— ответил Палмер.— Я сообщу позже. Куда вам позвонить?

— В котором часу?

— Между восемью и девятью вечера.

— В отель «Шамбор».

— Я позвоню, до свидания.— И Палмер повесил трубку, не ожидая ответа. Он был очень зол на Бернса, на себя и на то, что вынужден участвовать в этой глупой и мелкой игре.

Усевшись на диван, он вылил в бокал остатки содовой и стал задумчиво, небольшими глотками потягивать виски. Сейчас он окончательно убедился в том, что с самого начала все трудности заключались в проблеме полномочий. Наделив его полномочиями второго по рангу лица в банке, Бэркхардт, однако, не определил точно пределов, в которых он мог пользоваться данной ему властью. По-видимому, Бернс это понял и не удержался от соблазна попытаться выяснить, кто из них двоих будет руководить. В эту игру всю жизнь играли мужчины его круга. Будучи равными по положению, они никак не могли успокоиться на этом и все пытались проверить: действительно ли Смит на одном уровне со мной? Выше ли я Джонса или ниже? Давай-ка выясним. Раньше Палмеру не приходилось принимать участия в этой игре — одно из преимуществ положения наследника отцовского дела. Однако это была лишь видимость преимущества. Так бывает с детьми состоятельных родителей, живущих почти в тепличных условиях, которые в отличие от чумазых детей бедняков, выросших рядом со сточными канавами, оказываются более восприимчивы к любой инфекции, потому что не выработали в себе иммунитета против самых обычных бактерий.

Потягивая из бокала, в котором сейчас уже преобладала содовая, Палмер думал над тем, как сложилась бы его карьера, если ему пришлось бы полагаться только на свои способности. Он никогда не обучался приемам этой маскируемой улыбкой, жестокой борьбы за власть.

Его игра с Бернсом была, в конце концов, просто мелким столкновением самолюбий, и ставкой этой игры служило лишь стремление отстоять собственное достоинство. А если бы ставки были крупнее? Или если страхи, которыми одержим Бэркхардт, действительно обоснованны? Что, если история со сберегательными банками хотя бы на одну десятую соответствует тому значению, которое все пытаются ей придать?

Палмер застыл с бокалом в руке, вспомнив, что утром ему звонил Джо Лумис — Немезида Бэркхардта. Следует ли сообщить об этом звонке старику? Странно, подумал Палмер. Ведь мы с Лумисом даже не знакомы, может быть, когда-то мимоходом он встречал моего отца. Только дело, связанное с борьбой против сберегательных банков, могло заставить Джо Лумиса позвонить. Что это — поиски пути к примирению? Предостережение? Попытка подкупа?

— Вуди! — громко окликнул его Бэркхардт.

Палмер вздрогнул и обернулся к старику, который уже уселся рядом с ним на диван.

— Очень рад, что тебе успели передать мою записку. Мне придется довольно быстро тебя покинуть. Что это ты пьешь, черт побери? Неужели воду?

— Почти что так,— ответил Палмер.

— Шотландское виски старой марки,— заказал Бэркхардт подошедшему официанту и добавил: — Салата из фруктов не надо.— Он снова повернулся к Палмеру и хлопнул его по колену: — Ну, как прошел ленч с Бернсом?

Палмер усмехнулся в ответ:

— Это был самый сокращенный вариант ленча: когда принесли еду,

Бернса вызвали куда-то «на полчасика». Я поел в одиночестве и ушел.

— Так просто взял и ушел? — Взгляд молочно-голубых глаз Бэркхардта, словно огнеметом, жег лицо Палмера.

— Я подождал «полчасика», как он просил.

— А не был ли он?..

— Вы хотите знать, не принес ли он надлежащие извинения? — перебил его Палмер.— Во всяком случае, он чувствовал себя виноватым.

— Я совсем не это имел в виду. Я хотел знать, не был ли он сам обижен.

Ты же знаешь этих греков.

Палмер глубоко вздохнул, пытаясь побороть внезапно охвативший его гнев.

— Во-первых, он ливанец. И потом, послушайте,— начал он медленно, сдавленным голосом,— у этого человека кожа как броня в танке «шерман».

Когда ему надо прикинуться чувствительным, он будет увядать у вас на глазах, словно цветок повилики, но все это просто кривлянье. Вопрос сейчас стоит так: или вы дадите мне возможность обращаться с ним так, как я сочту нужным, или огромные деньги, расходуемые банком на то, чтобы я сидел в своем, или, точнее, в вашем великолепном кабинете, тратятся совершенно впустую.

— Я вполне тебе дове...

— Тогда потрудитесь доказать это на деле,— грубо прервал его Палмер.

Затем умолк и пожал плечами.— Очень сожалею, но у меня уже появились симптомы мании преследования. Это Бернс так влияет на меня,— добавил он. Бэркхардт не отвечал. Пауза затянулась еще и потому, что подошел официант, принесший виски.

Медленно помешивая льдинки в бокале, Бэркхардт молчал, и Палмер решил, что старик хочет вынудить его извиниться более определенно. Поэтому Палмер продолжал молчать и ждал, что будет дальше.

Пригубив виски, Бэркхардт повернулся к Палмеру и спросил:

— Где ты пропадал сегодня после полудня?

Увидев, что Палмер медлит с ответом, Бэркхардт поспешил добавить: — Я спрашиваю не для того, чтобы щелкнуть кнутом. Мне действительно хочется это знать.

— Гулял. Сидел на скамейках в парке, чтобы убить время.

Бэркхардт проворчал что-то про себя, сделал еще глоток виски и опустил голову, словно готовясь к схватке врукопашную.

— Значит,— сказал он,—я затронул этот вопрос вполне своевременно.

— Какой вопрос?

— Вопрос о твоих отношениях с Эдис,— огрызнулся Бэркхардт, еще круче подобрав подбородок.

Палмер ждал, не прикроет ли сейчас Бэркхардт подбородок еще и плечом, в классической стойке боксера.

— Абсолютно своевременно, ни секундой раньше, чем было нужно,— повторил Бэркхардт торжественным тоном.

— Так, значит, об этом деле вы и говорили сегодня утром по телефону? — спросил Палмер.— Раньше это не имело к вам никакого отношения, а теперь, когда положение переменилось, стало, по-видимому, и вашим делом?

— Совершенно верно,— согласился Бэркхардт, сводя тем самым на нет сарказм своего собеседника.

— Можете вы все-таки объяснить мне, что, собственно, происходит между мной и Эдис?

— Нет, конечно,— отвечал Бэркхардт.

— А кто-нибудь может?

— Только ты сам. Или Эдис.— Бэркхардт тут же торопливо добавил: — Я-то, разумеется, не собираюсь задавать ей вопросы.

Палмер почувствовал, что гнев его начинает утихать. В заверении Бэркхардта, что это лишь разговор мужчины с мужчиной, было что-то до того прямолинейное и архаичное, что, вместо того чтобы возмутиться его бестактностью, Палмеру вдруг стало жаль Бэркхардта. Старик был не на шутку встревожен и огорчен.

Бэркхардт придавал такое огромное значение порученной Палмеру работе, что все, что могло угрожать успеху этого предприятия, анализировалось им с интенсивностью, которая была бы более уместна при изучении электрокардиограмм, индексов Доу-Джонса или изучении внутренностей цыпленка, принесенного в жертву оракулу. Во всем этом было что-то грустное, уже выходящее за рамки смешного.

— Как это выглядит со стороны? — спросил Палмер уже более дружелюбным голосом.— Очень плохо?

Бэркхардт уселся поглубже и не поднимал глаз от своего стакана.— О нет, вовсе нет,— сказал он, обращаясь к стакану, который держал в руках.— Отлично понимаю, что для тебя, Вуди, это очень неприятная тема. Я хорошо знал твоего отца, достаточно хорошо, насколько это возможно в отношении человека, живущего в другом городе. Знал я и твою матушку, но, разумеется, не так, как отца. После развода я, естественно, потерял ее из виду. Но...— Он отказался от мысли продолжить свою фразу, дав понять своему собеседнику не прямо, но вполне определенно, что он имеет в виду.

Палмер допил содовую и подозвал официанта, чтобы дать себе время обдумать создавшееся положение. Во время этой короткой, но напряженной паузы он убеждал себя, что старик, разумеется, только так и мог истолковать сложившуюся ситуацию. Для него было логично видеть все это именно под таким углом зрения. Отпрыск распавшейся семьи. Отсюда проблемы и в супружеских взаимоотношениях этого отпрыска. Просто, как заголовок в бульварной газете.

После того как официант принес виски, Палмер сказал:

— Видите ли, в сущности, одно к другому не имеет никакого отношения. Он умолк и сидел, размышляя над тем, что же ему добавить к сказанному.

Вход