Монтегю колебался лишь мгновение. Он прыгнул на палубу.
— Где миссис Тэйлор? — закричал он.
— Она сошла вниз, сэр, — ответил, замявшись, офицер. Но Монтегю, обогнав его, уже устремился вниз в кают-компанию. С последней ступеньки лестницы он попал в просторный вестибюль, куда свет проникал через стеклянный колпак. Он бросился к двери, которая вела в каюту, откуда, как ему показалось, слышался крик Люси, и громко позвал:
— Люси! Люси!
Услышав ее ответ за дверью, Аллан схватил ручку и попытался ее повернуть, но дверь была заперта изнутри.
— Откройте! — закричал он.
Ни звука.
— Откройте, — снова крикнул Монтегю, — не то я выломаю дверь.
Переходя от слов к действию, он всей своей тяжестью навалился на дверь. Она затрещала. И тут неожиданно послышался мужской голос.
— Сейчас. Подождите.
Кто-то возился с ручкой. Монтегю стоял с сильно бьющимся сердцем, готовый на все. Дверь открылась, и он оказался лицом к лицу с … Даном Уотерманом.
Монтегю в ужасе отступил на шаг. А тот вышел и, ни слова ни говоря, прошел мимо него в вестибюль. Монтегю успел только перехватить его взгляд, полный такого бешенства, какого он никогда не видал на лице человека.
Монтегю бросился в каюту. Люси стояла у дальней стены, опираясь на стол, чтобы не упасть. Ее платье было порвано, прическа растрепана, лицо пылало; она была сильно возбуждена.
— Люси! — произнес, задыхаясь, Аллан, подбегая к ней.
Люси ухватилась за его руку, чтобы устоять на ногах.
— Что случилось?
Она отвернулась, не произнеся ни слова.
С минуту он стоял и пристально смотрел на нее. Затем Люси прошептала:
— Быстро! Скорее бежим отсюда!
Она откинула руками волосы со лба, оправила платье и пошла к двери, опираясь на руку друга.
Они поднялись на палубу, где все еще стоял офицер.
— Миссис Тэйлор желает сойти на берег, — сказал Монтегю. — Не угодно ли подать нам катер?
— Катер вернется через несколько минут, сэр, — начал было тот.
— Мы хотим сойти немедленно. Дайте нам, пожалуйста, одну из весельных лодок. Иначе я подзову вон тот буксир.
Офицер колебался с минуту, но повелительный тон Монтегю заставил его отдать приказание и спустить небольшую лодку.
Между тем Люси стояла, тяжело дыша и нервно озираясь по сторонам. Когда они наконец покинули яхту, он услышал, как она облегченно вздохнула.
Люси молчала до тех пор, пока они не сошли на берег.
— Кликните мне кеб, Аллан, — сказала она.
Монтегю вывел ее на улицу и подозвал карету.
Когда они уселись, Люси откинулась на спинку, медленно переводя дыхание.
— Пожалуйста, не спрашивайте меня ни о чем, Аллан, — попросила она.
И всю дорогу до самого отеля не произнесла ни единого слова.
— Могу ли я что-нибудь сделать для вас? — спросил Монтегю, проводив Люси в ее номер.
— Нет, благодарю. Со мной все в порядке. Подождите, я сейчас.
Она ушла в гардеробную, а когда вернулась, на лице ее уже не было и следа пережитого волнения. Она села в кресло против Аллана и, подняв на него глаза, сказала:
— Аллан! Я думаю, как мне отплатить этому человеку.
— Право не знаю, — ответил он.
— Мне просто не верится, что мы в Нью-Йорке! У меня такое чувство, что мы вернулись в средние века!
— Вы забываете, Люси, — возразил он, — что я не знаю, что произошло.
Люси снова умолкла. Так они и сидели, глядя друг на друга. Тут она вдруг расхохоталась и долго не могла сдержать смеха.
— Я стараюсь злиться, Аллан, — выговорила она с трудом. — И, кажется, я должна это делать, но, право же, все получилось чересчур глупо!
— Я знаю, вы предпочитаете смех слезам, — сказал он.
— Я расскажу вам все, Аллан. Я знаю, что должна это кому-нибудь рассказать или же я просто взорвусь — ведь мне ни разу в жизни не пришлось переживать ничего подобного.
— Расскажите мне все с самого начала.
— Вы уже знаете про мою встречу с Уотерманом в его картинной галерее, — сказала Люси. — Мистер Дэвид Олден привез меня туда, и старый человек был так вежлив, вел себя с таким достоинством, право, мне бы и в голову не пришло ничего такого! Затем он написал мне записочку — представьте, собственноручно, — приглашая принять участие в первом плавании на «Брунгильде». Разумеется, я не усмотрела в этом ничего предосудительного. Я сказала вам, что поеду, и вы не высказали никаких возражений.
Я приехала, меня встретили, перевезли на яхту, и стюард провел вниз, в каюту, оставив там, а минуту спустя пришел и сам старик. Он притворил за собой дверь и запер ее на ключ.
«Как поживаете, миссис Тэйлор?» — спросил он, и раньше, чем я успела открыть рот, подошел ко мне и спокойно обнял. Можете себе представить, что я почувствовала. Да я просто остолбенела!
«Мистер Уотерман?» — едва смогла выговорить я и уже не слышала, что он ответил. Я была вне себя от гнева и ужаса. Помню, что крикнула несколько раз: «Отпустите меня!» — но он не обращал ни малейшего внимания на мои крики и крепко сжимал в объятиях. Наконец, я чуточку собралась с силами. Я не хотела кусаться и царапаться, как судомойка, и попыталась говорить спокойно.
«Мистер Уотерман, — сказала я, — я требую, чтобы вы меня отпустили». «Но я люблю вас». «А я вас не люблю», — запротестовала я и, помнится, подумала, что мои слова звучат довольно бессмысленно. Но в такой ситуации вряд ли можно было сказать что-либо умнее. «Вы полюбите меня, — сказал он. — Как и многие женщины». «Я не из их числа, я уже сказала вам, что вы ошиблись. Отпустите меня». «Я хочу вас, — ответил он. — А все, чего я хочу, я добиваюсь. Мне никогда никто не отказывал, поймите. Вы не представляете себе положения, в каком оказались. Для вас это не будет позором. Женщины почитают за честь, если я их люблю. Подумайте, что я могу для вас сделать. Вы сможете иметь все, что пожелаете. Уехать, куда вздумаете. Я вас никогда не брошу».
Помнится, он говорил что-то еще в таком же роде. Каково было мое положение! Все равно, как если бы я попала в лапы медведя! Вы не поверите, я знаю, но он обладает огромной силой. Я была не в состоянии пошевелиться. С трудом соображала и все время чувствовала его дыхание на своем лице. А он заглядывал в мои глаза, как страшный, дикий зверь.
«Мистер Уотерман, — протестовала я. — Я не привыкла, чтобы со мной так обращались». «Знаю, знаю. Если бы это было не так, я бы вас не желал. Но я не такой, как другие мужчины. Подумайте об этом, подумайте и о том, как велика моя власть. Мне некогда ухаживать за женщинами. Но вас я люблю. Я полюбил вас в ту минуту, как увидел. Разве этого недостаточно? Чего вы еще можете желать?» «Вы завлекли меня сюда обманом, — кричала я, — вы поступили низко. Если в вас есть хоть капля порядочности, вам должно быть стыдно». «Полно, полно, — твердил он, — не говорите глупостей. Вы знаете свет. Вы не цыпленок, только что вылупившийся из яйца…»
Да, он сказал это, Аллан! Я точно припоминаю эту фразу, именно она так взбесила меня. Вы не представляете себе! Я опять пыталась вырваться, но чем больше боролась, тем в большее бешенство он приходил. Мне было ужасно страшно. Ведь на яхте, наверное, не оставалось никого, кроме его слуг. «Мистер Уотерман, уберите руки, иначе я подниму скандал… Буду кричать», — возмущалась я. «Это вам не поможет», — свирепо сказал он. «Но чего вы от меня хотите?» «Я хочу, чтобы вы меня любили». Тут я снова начала вырываться. Я закричала раз или два, не помню, но он зажал мне рот рукой. Тогда я стала бороться за себя. Я уверена, что выцарапала бы гадкому старикашке глаза, если бы он не услышал вашего голоса. Когда вы стали звать меня, он отпустил руки и отпрянул. Никогда в жизни я не видела выражения такой лютой ненависти на чьем-либо лице. Когда я ответила вам и бросилась к двери, он преградил мне путь. «Я буду преследовать вас! — прошептал он. — Вы поняли меня? Я никогда не откажусь от вас!» И тут вы налегли на дверь; он повернулся, отпер ее и вышел.
Пока Люси вспоминала эту сцену, ее лицо покрылось багровыми пятнами от волнения. Она дышала часто, взволнованно. Монтегю сидел, глядя перед собой, и не издал ни звука.
— Слышали ли вы в своей жизни что-либо подобное? — спросила она.
— Да, — серьезно сказал он. — К сожалению, должен признаться, что слышал о подобных сценах не раз. И даже нечто похуже.
— Но что же мне теперь делать? — воскликнула она. — Такое поведение нельзя оставить безнаказанным.
Монтегю ничего не ответил.
— Он чудовище! — все больше расходилась Люси. — Я должна засадить его в тюрьму.
Монтегю покачал головой.
— Вы не в силах этого сделать.
— Не в силах! — воскликнула она. — Почему?
— Вы ничего не сможете доказать, — сказал Аллан. — Все ваши обвинения он будет опровергать, а его словам всегда будет больше веры. Вы не можете добиться ареста Дана Уотермана, как если бы это был обычный человек. И подумайте об огласке!
— Я хотела бы опозорить его! Ему это послужило бы уроком!
— Да нет, это не причинило бы ему ни малейшего вреда, — сказал Монтегю. — Я в этом твердо уверен, так как был свидетелем подобной попытки — из нее ничего не вышло. Вы не найдете ни одной газеты в Нью-Йорке, которая решилась бы предать огласке вашу историю. Единственное, чего вы добьетесь, — это обретете дурную славу искательницы приключений.
Люси уставилась на него с изумлением, судорожно сжимая кулаки.
— Похоже, что я живу где-нибудь в Турции, — воскликнула она.
— Вы недалеки от истины. Здесь в городе живет старик, который всю свою жизнь ссужал деньги под проценты и скопил целое состояние. У него теперь что-то около восьмидесяти или ста миллионов, кажется. И каждые полгода вы можете прочесть в газетах, что какая-нибудь особа женского пола пыталась его шантажировать. А все дело в том, что с каждой хорошенькой девушкой, которая поступает в его контору, он проделывает то же самое, что Уотерман пытался сделать с вами. В результате те из них, кто по глупости затевал скандал, попадали в тюрьму за шантаж.
Видите ли, Люси, — продолжил Аллан после паузы, — вы должны уяснить положение. Этот человек в Нью-Йорке — бог. Все пути к обогащению — под его контролем; он может вознести или сломить всякого, кого ему заблагорассудится. Правда, правда — он может разорить любого. Он может заставить полицию поступать так, как угодно ему. Это всего лишь вопрос денег. И он привык во всем диктаторствовать. Малейший его каприз — закон. Он покупает все, что захочет. Это относится и к женщинам. Он привык к тому, что его считают господином положения; женщины ищут его благосклонности. Если бы вы были согласны пойти на это, то могли бы рассчитывать на дворец стоимостью в миллион долларов на берегу реки Драйв или же коттедж с пристанью, тоже не менее, чем за миллион в Ньюпорте. Вы получили бы неограниченный кредит во всех магазинах, любые поездки на пароходах и всех железных дорогах в отдельном вагоне. Многие женщины только за это и бьются, и он просто не понимает, чего вам еще нужно.
— И на это он тратит свои деньги?
— Он покупает все, что ему взбредет в голову. Говорят, Уотерман ежедневно расходует пять тысяч долларов. В клубах рассказывают, что однажды он влюбился в жену врача и дал миллион долларов на строительство больницы при условии, что этот врач уедет на три года ознакомиться с больницами в Европе.
Люси задумалась.
— Аллан! — вдруг сказала она, — как вы думаете, что он имел в виду, сказав, что будет меня преследовать? Что он может мне сделать?
— Не знаю, — ответил Аллан, — надо об этом хорошенько подумать.
— Однажды он выразил мысль, которая сразу показалась мне очень странной. Припоминаю, как он сказал: «У вас нет денег. Вы не сможете жить в Нью-Йорке. То, что у вас есть — здесь просто ничто». Не думаете ли вы, Аллан, что ему известно положение моих дел?
Монтегю пристально посмотрел на нее, пораженный странной мыслью.
— Люси! — воскликнул он.
— Что?
— Да нет, ничего! — спохватился Аллан и подумал про себя: «Глупости. Этого не может быть!» Мысль, что сыщика мог подослать к нему Дан Уотерман, показалась ему слишком нелепой. — Он, вероятно, сказал это сгоряча. Но вы должны быть осторожны. Уотерман — опасный человек.
— И я бессильна его покарать, — помолчав, прошептала Люси.
— Мне кажется, — сказал Монтегю, — что вы еще дешево отделались. Впредь будьте осмотрительнее, что же касается кары, то, полагаю, об этом позаботится природа, ведь он стареет и, говорят, ведет замкнутый и отвратительный образ жизни!
— Однако, Аллан, я невольно все время думаю о том, что было бы со мной, если бы вы не оказались на яхте! Я не могу не думать и о других женщинах, попадавших в такую же западню. Тогда я была бы такой же беззащитной, как они, независимо от того, что бы он ни сделал!
— Боюсь, что это так, — серьезно сказал Аллан. — Наверное, многие женщины это узнали на собственном опыте. Я понимаю ваши чувства, но что вы можете тут сделать? Не в ваших силах карать людей, подобных Уотерману. Например, узурпируя власть в какой-нибудь отрасли — а это неизбежность жизни, — они обрекли тысячи людей на голодную смерть или учиняли насилие над беззащитными женщинами. В этом городе есть богачи, которые забавляются тем, что публикуют объявления о найме и завлекают девушек. Одна стенографистка из моей конторы рассказывала, что за год она двадцать раз меняла место работы, потому что ее работодатели добивались, чтобы она стала их любовницей.
— Видите ли, — сказал он после паузы, — мне кое-что известно о подобных вещах. Вы думали, я говорил просто так, а я знал, что вам угрожает. Вы здесь чужая: у вас нет ни друзей, ни влияния, и вы всегда будете страдающей стороной. И далеко не только в случае, подобном этому, когда в дело могла вмешаться полиция и газеты, но и в случае широкой огласки в обществе. Это вопрос вашей репутации, оценки ваших поступков теми, у кого богатство, все привилегии. И они умеют их защищать! Они охотно пригласят приезжую провести время, если она хороша собой, остроумна и может их развлечь. Но стоит вам покуситься на их права или угрожать их власти, и вы убедитесь, как они вас возненавидят, как безжалостно очернят и погубят.
