Глава 25. Часть 2. Словечко за Каупервуда

 Настал серый и пасмурный понедельник 9 октября Каупервуд встал с первыми проблесками света, побрился, оделся и через серо-зеленую галерею прошел к отцу. Старик не спал всю ночь и теперь был уже на ногах. Его седые брови и волосы растрепались, и бакенбарды сегодня отнюдь не выглядели благообразными. Глаза старого джентльмена смотрели устало, лицо его посерело. Каупервуд сразу заметил, как сильно он встревожен. Отец поднял глаза от маленького изящного письменного стола "бупь", где-то раздобытого для него Элсуортом, сидя за которым он методически сверял сейчас свой актив и пассив. Каупервуда передернуло. Он всегда страдал, видя отца встревоженным, а сейчас был бессилен помочь ему. Когда они вместе строили эти новые дома, он был убежден, что дни забот и тревоги навсегда миновали для старика.

— Подсчитываешь?— привычно шутливым тоном спросил он, стараясь по мере сил подбодрить отца.

— Просматриваю свои ресурсы, чтобы знать, с чем я буду иметь дело, если...— он искоса посмотрел на сына, и Фрэнк улыбнулся.

— Не надо волноваться, отец! Я уже говорил тебе: я все устроил так, что Батлер и его компания будут вынуждены поддержать рынок. Я попросил Риверса, Таргула и Гарри Элтинджа помочь мне сбыть на бирже мои бумаги,—это ведь лучшие маклеры. Они будут действовать очень осторожно. Я не мог поручить этого Эду или Джо, так как тогда все сразу поняли бы, что со мной происходит. А эти ребята создадут впечатление, будто они громят курс ценностей, но в то же время не станут громить его слишком сильно. Мне нужно выбросить на биржу столько акций, чтобы, продав их на десять пунктов ниже курса, реализовать пятьсот тысяч долларов. Возможно, что бумаги ниже и не упадут. Сейчас трудно что-нибудь предугадать. Не. может же падение длиться без конца! Если бы мне только узнать, что будут делать крупные страховые общества! Утренней газеты еще не приносили?

Каупервуд хотел позвонить, но подумал, что слуги вряд ли уже встали. Он сам пошел в переднюю. В ящике лежали "Пресса" и "Паблик леджер", еще влажные от типографской краски. Бросив беглый взгляд на первые страницы, он сразу изменился в лице. В "Прессе" был помещен большой, на всю полосу, черный план Чикаго, имевший устрашающе мрачный вид: черной краской на нем была отмечена горевшая часть города. Никогда еще ему не приходилось видеть такого исчерпывающе ясного плана Чикаго, Бело пространство на плане — озеро Мичиган, а вот река Чикаго, разделяющая город на три почти равные части — северную, западную и южную. Каупервуду вдруг бросилось в глаза, что город распланирован несколько необычно и чем-то напоминает Филадельфию. Торговая его часть, площадью в две или три квадратных мили, была расположена на стыке трех частей города, к югу от основного русла реки, там, где после слияния юго-западного и северо-западного рукавов, она впадала в озеро. Это был большой район в центре города, но, судя по карте, он весь выгорел. "Чикаго — сплошное пожарище!"— гласил огромный жирный заголовок во всю ширину листа. Затем следовали подробности — страдания тех, кто остался без крова, число погибших в огне, число людей, потерявших все свое состояние. Далее обсуждался вопрос о том, как отразится пожар на Восточных штатах. Высказывались мнения, что страховые общества и промышленники, возможно, окажутся не в силах выдержать такие огромные убытки.

— Проклятие!— мрачно прошептал Каупервуд.— Черт меня дернул впутаться в эти биржевые дела.

Он вернулся в гостиную и углубился в чтение газет.

Затем, несмотря на ранний час, поехал вместе с отцом в контору. Там его уже ждала почта—больше десятка писем с предложением аннулировать те или иные сделки или же продать бумаги. Пока он стоя просматривал корреспонденцию, мальчик-рассыльный принес ему еще три письма. Одно из них было от Стинера, сообщавшего, что он будет в городе к двенадцати часам — раньше ему никак не удастся. Каупервуд одновременно почувствовал и страх и облегчение. Ему потребуются крупные суммы для погашения ряда задолженностей еще до трех часов. Сейчас дорога каждая минута. Необходимо перехватить Стинера на вокзале и переговорить с ним, прежде чем это сделает кто-нибудь другой. Да, день предстоял тяжелый, трудный и напряженный.

К прибытию Каупервуда Третья улица уже кишела банкирами и биржевиками, которых привела сюда крайняя острота минуты. Все куда-то спешили, в воздухе чувствовалась та наэлектризованность, которая отличает сборище сотни встревоженных людей от сборища сотни спокойных. На бирже атмосфера тоже была лихорадочная. Одновременно с ударом гонга зал заполнился невообразимым шумом. Еще не отзвучал его протяжный, металлический гул, как двести человек, составлявших местную биржевую организацию, издавая какие-то нечленораздельные звуки, ринулись — кто сбывать ценности, кто, напротив, перехватывать выгодные в данный момент предложения. Интересы присутствующих были так разнообразны, что посторонний наблюдатель не мог бы разобраться, что же сейчас выгоднее — продавать или покупать.

Риверс и Таргул получили указание оставаться в самой гуще, а братья Каупервуды — Джозеф и Эдвард — сновать вокруг в поисках случая продать акции по более или менее сносной цене. "Медведи" упорно сбивали курс, так что все зависело от того, постараются ли агенты Молленхауэра, Симпеона и Батлера, а также другие биржевики поддержать курс акций городских железных дорог, и сохранят ли эти бумаги какую-нибудь ценность. Накануне, расставаясь с Каупервудом, Батлер сказал, что они сделают все от них зависящее. Они будут скупать акции до последней возможности. Обещать неограниченную поддержку рынка он, конечно, не мог, так же как не мог поручиться за Молленхауэра и Симпсона. Да он и не знал, в каком состоянии их дела.

Когда возбуждение достигло наивысшего предела, вошел Каупервуд. Он еще в дверях стал искать глазами Риверса, но в эту минуту снова прозвучал гонг, и сделки прекратились. Вся толпа мгновенно повернулась к балкончику, с которого секретарь биржи делал свои сообщения. И в самом деле, этот маленький смуглый человечек лет тридцати восьми, тщедушное сложение и бледное, типично чиновничье лицо которого свидетельствовали о методическом, чуждом дерзновенных взлетов уме, уже стоял на своем месте, а позади него зияла открытая дверь. В правой руке у него белел листок бумаги.

— Американское общество страхования от огня в Бостоне объявляет о своей несостоятельности.

Снова ударил гонг. И в тот же миг снова разразилась буря, еще более неистовая, чем раньше. Если в это сумрачное утро по прошествии какого-нибудь часа с момента открытия биржи уже лопнула одна страховая компания, то что же сулят ближайшие четыре-пять часов или последующие дни? Это значило, что чикагские погорельцы уже не смогут восстановить свои предприятия. Это значило, что банки уже потребовали или сейчас потребуют погашения всех ссуд, связанных с обанкротившейся компанией. Выкрики перепуганных "быков", все дешевле предлагавших пакеты по тысяче и по пять тысяч штук акций железнодорожных компаний — Северной Тихоокеанской, Иллинойс-Сентрал, Рединг, Лейк-Шор и Уобеш, а также акций городских железных дорог и облигаций реализованного Каупервудом займа, надрывали сердце всех, кто был причастен к этим предприятиям. Каупервуд, воспользовавшись минутой затишья, подошел к Артуру Риверсу; но тот тоже ничего не мог сказать ему.

— По-моему, агенты Молленхауэра и Симпсона не слишком ретиво поддерживают цены!— озабоченно произнес Каупервуд.

— Они получили извещение из Нью-Йорка,— хмуро отозвался Риверс.— Тут уж нечего и стараться. Насколько я понял, там вот-вот лопнут еще три страховые компании. Об этом могут объявить в любую минуту.

Они ненадолго вышли из этого кромешного ада, чтобы обсудить дальнейшие мероприятия. По соглашению со Стинером Каупервуд был уполномочен скупать облигации городского займа на сумму до ста тысяч долларов, независимо от биржевой игры с этими облигациями, на которой они оба тоже немало зарабатывали. Но это только в случае необходимости поддержать падающий курс. Сейчас Каупервуд решил купить облигаций на шестьдесят тысяч долларов и подкрепить ими полученные в других местах ссуды. Стинер немедленно возместит ему эту сумму снова даст наличные деньги. Так или иначе, эта комбинация поможет ему или по крайней мере даст возможность поддержать на какой-то срок другие ценности и реализовать их еще до катастрофического падения курса. О, если бы у него были средства для того, чтобы играть сейчас на понижение! Если бы такая игра не грозила ему немедлен ным крахом! И характерно: даже в столь опасную минуту от Каупервуда не укрылось, что те обстоятельства, которые при нынешнем его стесненном положении грозили ему банкротст вом, в другое время принесли бы ему хорошую прибыль. Но сейчас он не мог ими воспользоваться. Нельзя стоять одно временно и на той и на другой стороне. Либо ты "медведь", либо ты "бык"— и необходимость заставила его быть "быком". Странный оборот событий, "но ничего не поделаешь! Вся его изворотливость была сейчас бесполезна. Он совсем уже со брался уйти, чтобы повидать одного банкира, у которого надеялся получить денег под залог своего дома, когда снова зазвучал гонг. И снова прекратились сделки. Артур Риверс со своего места возле стойки, где шла продажа ценных бумаг штата и облигаций городского займа — к скупке последних он только что приступил,— выразительно посмотрел на Каупервуда. В ту же минуту к нему подбежал Ньютон Таргул.

— Все против вас!— воскликнул он.— Не стоит и пытаться продавать при такой конъюнктуре. Бесполезное занятие! Они вышибают у вас почву из-под ног. Напряжение уже дошло до предела. Через несколько дней наступит перелом. Может быть, вы сумеете придержаться? Ну, готовьтесь к новой неприятности.

Он глазами указал на балкончик, где уже опять появился секретарь биржевого комитета.

— Восточное и Западное общества страхования от огня в Нью-Йорке объявляют о своей несостоятельности!

Гул прокатился по залу, нечто вроде протяжного "о-о-о!".

Секретарь постучал молотком, призывая к порядку.

— Общество страхования от огня "Ири" в Рочестере объявляет о своей несостоятельности!

Снова —"о-о-о!".

И опять стук молотка.

— Американская кредитная компания в Нью-Йорке прекратила платежи!

— О-о-о!

Гроза бушевала.

— Ну, что вы скажете?— спрашивал Таргул.— Разве можно устоять против такого шторма? Вы не могли бы прекратить продажу и придержаться несколько дней? Может быть, вам лучше играть на понижение?

— Сейчас следовало бы закрыть биржу,— буркнул Кау первуд.— Это был бы превосходный выход из положения. Иначе делу не поможешь.

Он торопливо подошел к группе биржевиков, очутившихся в одинаковом с ним положении; может быть, они своим влиянием посодействуют осуществлению его идеи. Это было бы жестоким ходом в отношении тех, для кого данная конъюнктура была благоприятна и кто пожинал сейчас богатый урожай. Но что ему до них! Бизнес есть бизнес. Распродавать свои бумаги по разорительно низким ценам было бессмысленно, и он отдал своим агентам распоряжение временно прекратить продажу. Если банкиры не пожелают оказать ему из ряда вон выходящую услугу, если фондовая биржа не будет закрыта, если не удастся убедить Стинера немедленно открыть, ему кредит еще на триста тысяч долларов, он разорен. Не теряя ни минуты, он отправился повидать нескольких банкиров и биржевиков, конторы которых находились на той же Третьей, улице, и предложил им потребовать закрытия биржи. А за несколько минут до двенадцати помчался на вокзал встречать Стинера, но, к величайшему своему огорчению, не встретил. Возможно, что Стинер не поспел на этот поезд. Но Каупервуд почуял какой-то подвох и решил поехать сначала в ратушу, а затем к Стинеру на дом. Может быть, тот вернулся, но старается избежать встречи с ним?

Не найдя Стинера в ратуше, Каупервуд велел везти себя к нему домой. И даже не удивился, столкнувшись с ним у подъезда. Стинер был бледен и явно расстроен. При виде Каупервуда он побледнел еще больше.

— А! Здравствуйте, Фрэнк!— растерянно приветствовал его казначей.— Откуда вы?

— Что случилось, Джордж?—в свою очередь спросил Каупервуд.— Я рассчитывал встретить вас на вокзале Брод-стрит.

— Да, я сначала думал сойти там,— отвечал Стинер (физиономия у него при этом была дурацкая),— но потом сошел в Вест-Филадельфии, чтобы успеть забежать домой переодеться. Мне предстоит сегодня множество дел. Я собирался зайти к вам.

После срочной телеграммы Каупервуда такое заявление звучало довольно глупо, но молодой банкир пропустил его мимо ушей.

— Садитесь в мой экипаж, Джордж!— пригласил он Стинера.— Нам нужно серьезно поговорить. Я вам телеграфировал, что на бирже возможна паника. Так оно и случилось. Нам нельзя терять ни минуты. Акции катастрофически упали, и банки уже требуют погашения большинства моих ссуд. Я должен знать, дадите ли вы мне взаймы на несколько дней триста пятьдесят тысяч долларов из четырех или пяти процентов годовых. Я вам верну все до единого цента. Деньги мне нужны дозарезу. Без них я вылетаю в трубу. Вы понимаете, что это значит, Джордж? Весь мой актив до последнего доллара будет "заморожен", а заодно и ваши вложения в уродские железные дороги. Я не смогу отдать их вам для реализации, и вся эта история со ссудами из городского казначейства предстанет в весьма неприглядном свете. Вам нечем будет покрыть дефицит в кассе, а чем это пахнет, вы, я думаю, сами понимаете. Мы с вами влипли одинаково. Я хочу, чтобы вы смогли выйти сухим из воды, но не в состоянии сделать это без вашей помощи. Вчера я вынужден был обратиться к Батлеру относительно его депозита, и я прилагаю все усилия, чтобы раздобыть деньги еще из других источников, Но боюсь, что я не выкарабкаюсь, если вы откажете мне в содействии.

Каупервуд замолчал. Он стремился как можно яснее обрисовать Стинеру всю картину, прежде чем тот успеет ответить отказом,— пусть знает, что и его положение не лучше.

На деле же случилось именно то, что, со свойственной ему проницательностью, заподозрил Каупервуд. Стинера успели "перехватить". Накануне вечером, как только Батлер и Симпсон ушли, Молленхауэр вызвал своего секретаря Эбнера Сэнгетека - весьма расторопного молодого человека — и поручил ему выяснить местонахождение Стинера. Сэнгстек отправил подробную телеграмму Стробику, уехавшему на охоту вместе со Стинером, настойчиво рекомендуя ему предостеречь последнего против Каупервуда. Растрата в казначействе обнаружена. Он, Сэнгстек, встретит Стробика и Стинера в Вильмингтоне (чтобы опередить Каупервуда) и сообщит подробно- сти. Под страхом судебной ответственности Стинер должен прекратить свои ссуды Каупервуду. Прежде чем встречаться с кем бы то ни было, Стинеру рекомендуется повидать Молленхауэра. Получив ответную телеграмму от Стробика, извещавшего, что они рассчитывают прибыть завтра в полдень, Сэнгстек поехал встречать их в Вильмингтон. Вот почему Стинер не попал прямо с вокзала в деловой квартал, а сошел в Вест-Филадельфии под предлогом, что ему нужно заехать домой и переодеться, на деле же, чтобы повидать Молленхауэра до свидания с Каупервудом. Он был смертельно напуган и хотел выиграть время.

— Нет, не могу, Фрэнк,—взмолился он.— Я и без того здорово увяз с этим делом. Секретарь Молленхауэра приезжал встречать нас в Вильмингтон именно затем, чтобы предостеречь меня от этого шага. Стробик держится того же мнения. Они знают, сколько у меня роздано денег. Либо вы сами, либо кто-то другой сообщил им об этом. Я не могу идти против Молленхауэра. Всем, что у меня есть, я обязан ему. Это он устроил мне место казначея.

— Выслушайте меня, Джордж! Как бы вы сейчас ни поступили, не позволяйте сбивать себя с толку разговорами о долге перед партией. Вы в очень опасном положении, и я тоже. Если вы сейчас вместе со мной не примете мер к своему спасению, никто вас не спасет — ни теперь, ни после! Не говоря уже о том, что "после" будет поздно. Я убедился в этом вчера вечером, когда просил Батлера помочь нам обоим. Они уже знают о нашей заинтересован нести в городских железных дорогах и любыми способами хотят нас выпотрошить — в том-то вся и беда! Вопрос сейчас стоит так: кто кого? И нам остается либо спасать себя и обороняться, либо вместе пойти ко дну—вот все, что я хотел сказать вам. Молленхауэра ваша судьба трогает так же мало, как судьба вот этого фонаря. Его беспокоят не деньги, которые вы мне дали, а то. кто на них заработает и сколько. Неужели вам непонятное они узнали, что мы с вами прибираем к рукам городские железные дороги, и это им не по нутру. Как только они вырвут их у нас. мы сразу перестанем для них существовать, запомните это раз и навсегда! Если наши вложения пойдут прахом, вы конченый человек и я тоже; никто и пальцем не шевельнет, чтобы помочь нам, даже из соображений политических. Я хочу, чтобы вы до конца уразумели эту печальную истину, Джордж. И прежде чем вы скажете мне "нет", потому что этого требует от вас Молленхауэр, вы должны хорошенько продумать мои слова.

Он в упор смотрел на Стинера, пытаясь силой своего духа заставить казначея согласиться на тот единственный шаг, который мог спасти его, Каупервуда, хотя бы Стинеру в конечном итоге от этого было мало проку. Интересно отметить, что Стинер сейчас вовсе не интересовал его. Он. был для него просто пешкой, которой двигал по своему усмотрению всякий, кому она попадала в руки. И наперекор Молленхауэру, Симпсону и Батлеру Каупервуд старался удержать эту пешку. Он впился взглядом в Стинера, как змея в птицу, стараясь подчинить его своей воле и пробудить в этом полумертвом от страха человеке хотя бы инстинкт самосохранения.

Но Стинер растерялся и на него уже ничто не производило впечатления. Лицо у него сделалось какого-то серовато-синего цвета, веки опухли, глаза ввалились, руки и губы стали влажными. Боже, в какую он попал историю!

— Все это так, Фрэнк!— с отчаянием в голосе воскликнул казначей.— Я знаю, что вы правы. Но вдумайтесь, в каком я окажусь положении, если дам вам эти деньги. Ведь они меня живьем съедят. Поставьте себя на мое место. Ах, если бы вы не обращались к Батлеру! Вам нужно было сперва переговорить со мной!

— Как же я мог говорить с вами, Джордж, когда вы где-то там стреляли уток! Я во все концы рассылал телеграммы, пытаясь связаться с вами! Что мне оставалось делать? Я обязан был действовать. Кроме того, я полагал, что Батлер относится ко мне дружелюбнее, чем это оказалось на деле. Сейчас не время корить меня за то, что я обратился к Батлеру; надо выходить из положения. Мы оба попали в неприятную историю, Речь идет о том, выплывем мы или пойдем ко дну. Мы, а никто другой, понимаете вы это? Батлер не смог или не захотел сделать то, о чем я его просил: уговорить Молленхауэра и Симпсона поддержать курс ценностей. Они сейчас делают как раз обратное. Но они ведут свою игру, и она сводится к тому, чтобы выпотрошить нас. Неужели вы этого не понимаете? Чтобы отнять у нас все, что мы накопили. Нам надо спасать себя самим, Джордж, вот для чего я приехал к вам. Если вы не дадите мне трехсот пятидесяти тысяч долларов,— или хотя бы трехсот,— мы оба конченые люди; И вам, Джордж, придется хуже, чем мне, потому что юридически я не несу никакой ответственности! Но дело не в этом. Я хочу спасти и себя и вас, я знаю средство, которое на всю жизнь избавит нас от денежных затруднений, что бы они там ни говорили, что бы против нас ни злоумышляли; и в вашей власти воспользоваться им к нашей обоюдной выгоде. Неужели вы сами не понимаете? Я хочу спасти свое дело, а тогда будут спасены и ваше имя, и ваши деньги.

Каупервуд кончил в надежде, что ему удалось, наконец, убедить Стинера, но тот по-прежнему колебался.

— Что же я могу поделать, Фрэнк?— слабым и жалобным голосом возразил он,— Я не могу идти против Молленхауэра. Если я сделаю то, о чем вы просите, они отдадут меня под суд. С них станется. Нет, я не могу, Фрэнк! Я недостаточно силен. Если бы они ничего не знали, если бы вы не сообщили им, тогда—может быть, тогда—другое дело, но сейчас!..

Он покачал головой, его серые глаза выражали беспредельное отчаяние.

— Джордж,— снова начал Каупервуд, понимая, что если ему и удастся чего-нибудь добиться, то только при помощи самых неоспоримых доводов,— не будем больше говорить о том, что я сделал. Я сделал то, что было необходимо. Вы же утратили всякое самообладание и готовы совершить непоправимую ошибку. Я не хочу допустить вас до этого. Я поместил в ваших интересах пятьсот тысяч долларов городских денег—частично, правда, и в своих, но больше все-таки в ваших...

Это заявление не слишком соответствовало истине.

—...и вот в такую минуту вы колеблетесь, не знаете, защищать вам свои интересы или нет. Я отказываюсь понимать вас! Ведь это кризис, Джордж! Акции летят ко всем чертям, не нам одним грозит разорение. На бирже паника, паника, вызванная пожаром, и тому, кто ничего не предпринимает для своей защиты, конечно, не сносить головы. Вы говорите, что обязаны местом казначея Молленхауэру и боитесь, как бы он не расправился с вами? Вдумайтесь хорошенько в свое и мое положение, и вы поймете, что он ничего не может вам сделать, покуда я не банкрот. Но если я объявлю себя банкротом, что будет с вами? Кто вас тогда спасет от суда? Уж не воображаете ли вы, что Молленхауэр прибежит и внесет за вас в казначейство полмиллиона долларов? Этого вам не дождаться. Если Молленхауэр и другие считаются с вашими интересами, то почему они не поддерживают меня сегодня на бирже? Я-то знаю почему. Они зарятся на наши акции городских железных дорог, а на то, что вас потом упрячут в тюрьму, им наплевать. Будьте благоразумны и послушайтесь меня. Я бережно относился к вашим интересам, вы этого не можете отрицать. Благодаря мне вы загребали деньги, и немалые! Одумайтесь, Джордж, поезжайте к себе в казначейство и прежде чем что-либо предпринять, выпишите мне чек на триста тысяч долларов. Не встречайтесь и не разговаривайте ни с одним человеком, пока это не будет сделано. Что за овцу, что за ягненка — ответ один. Никто не может вам запретить выдать мне этот чек. Вы — городской казначей. Как только деньги будут у меня в руках, я выпутаюсь из этой передряги и через неделю, самое большее через две, верну вам все сполна— к тому времени паника, без сомнения, уляжется. Когда эти деньги будут возвращены в казначейство, мы договоримся и относительно тех пятисот тысяч. Через три месяца, а может быть и раньше, я устрою так, что вы сможете покрыть дефицит, Да что говорить, я и через две недели смогу это сделать, дайте мне только снова встать на ноги! Время — вот все, что мне нужно. Вы не потеряете своих вложений, а если вы вернете деньги, никто не станет чинить вам неприятностей. Они ни за что не пойдут на скандал. Ну, так как же вы намерены поступить, Джордж? Молленхауэр не может помешать вам выписать мне чек, так же как я не могу принудить вас к этому. Ваша судьба в ваших собственных руках. Говорите же, как вы намерены поступить?

Стинер стоял перед ним, продолжая раздумывать и колебаться, хотя он и находился на краю гибели. Он боялся действовать. Боялся Молленхауэра, боялся Каупервуда, боялся жизни и самого себя Мысль о панике, о грозившей ему катастрофе в его представлении связывалась не столько с его имущественным положением, сколько с его положением в обществе и в политическом мире. Мало есть людей, понимающих, что такое финансовое могущество. Мало кто чувствует, что значит держать в своих руках власть над богатством других, владеть тем, что является источником социальной энергии и средством естественного обмена. Но те, кто уразумел это, жаждут богатства уже не ради него самого. Обычно люди смотрят на деньги как на средство обеспечить себе известные жизненные удобства, но для финансиста деньги — это средство контроля над распределением благ, средство к достижению почета, могущества, власти. Именно так, в отличие от Стинера, относился к деньгам Каупервуд. Стинер, всегда предоставлявший Каупервуду действовать за него, теперь, когда Каупервуд ясно и четко обрисовал ему единственный возможный выход из положения, трусил как никогда. Его способность рассуждать помрачилась от страха перед вероятной яростью и местью Молленхауэра, возможным банкротством Каупервуда и собственной неспособностью мужественно встретить кризис. Врожденный финансовый талант Каупервуда и собственной неспособностью мужественно встретить кризис. Врожденный финансовый талант Каупервуда сейчас уже не внушал ему доверия. Очень уж молод этот банкир и недостаточно опытен. Молленхауэр старше и богаче. Симпсон и Батлер тоже. Эти люди с их капиталами олицетворяли собою необоримую мощь. И кроме того, разве сам Каупервуд не признался ему, Стинеру, что он в опасности, что его загнали в тупик? Никакое признание не могло бы больше напугать Стинера, но Каупервуд вынужден был сделать его, ибо у Стинера не хватало мужества взглянуть опасности прямо в лицо.

Поэтому и в экипаже, везшем их в казначейство. Стинер продолжал сидеть бледный, пришибленный, не в силах собраться с мыслями, не в силах быстро, отчетливо, ясно представить себе свое положение и единственно возможный выход из него. Каупервуд вошел в казначейство вместе с ним, чтобы еще раз попытаться повлиять на него.

— Итак, Джордж?— сурово произнес он.— Я жду ответа. Время не терпит. Нам нельзя терять ни минуты. Дайте мне деньги, и я быстро выкарабкаюсь из этой истории,— идет? Повторяю еще раз: дорога каждая минута. Не поддавайтесь запугиванию этих господ. Они ведут игру ради собственной выгоды,— следуйте их примеру.

— Я не могу, Фрэнк,—слабым голосом отвечал, наконец, Стинер: воспоминание о жестоком и властном лице Молленхауэра заглушало в нем тревогу о собственном будущем.— Я должен подумать. Я не могу сделать это сразу. Стробик расстался со мной за несколько минут до вашего прихода, и он считает...

— Бог с вами, Джордж!— негодующе воскликнул Каупервуд.— Что вы мне толкуете про Стробика! Он-то тут при чем! Подумайте о себе! Подумайте о том, что будет с вами! Речь идет о вашем будущем, а не о будущем Стробика.

— Я все понимаю, Фрэнк,— упорствовал несчастный Стинер,— но, право, не представляю себе, как это сделать. Честное слово! Вы сами говорите, что не уверены, удастся ли вам выпутаться из этой истории, а еще триста тысяч долларов... это как-никак триста тысяч! Нет, Фрэнк. Не могу! Ничего не выйдет. Кроме того, мне необходимо сперва поговорить с Молленхауэром.

— Боже мой. что за чушь вы городите!— Каупервуда, наконец, взорвало; злобно, с нескрываемым презрением посмотрел он на казначея.— Ладно! Бегите к Молленхауэру! Спросите его, как вам перерезать себе горло ради его выгоды! Одолжить мне еще триста тысяч долларов — нельзя, а рискнуть пятьюстами тысячами, уже взятыми в казначействе, и потерять их — можно. Так я вас понял? Ведь вы только и норовите потерять эти деньги, а с ними и все остальное. По-моему, вы просто рехнулись. Первый же сигнал Молленхауэра напугал вас до полусмерти, и вы уже готовы поставить на карту свое состояние, свою репутацию, свое положение! Понимаете ли вы, что будет с вами, если я обанкрочусь? Вы станете арестантом. Вас посадят за решетку, Джордж, вот и все. А ваш Молленхауэр, который уже успел указать вам, чего вам не следует делать, пальцем не шевельнет для вас, когда вы опозоритесь. Вспомните: разве я не помогал вам, а? Разве я до последней минуты не вел. успешно ваши дела? Что вы вбили себе в голову, хотел бы я знать? Чего вы боитесь?

Стинер собрался было привести еще какой-то малоубедительный аргумент, когда в кабинет вошел управляющий его канцелярией Альберт Стайерс. Стинер был так взволнован, что не сразу его заметил, Каупервуд же фамильярно обратился к нему:

— Что скажите, Альберт?

— Мистер Сэнгстек, по поручению мистера Молленхауэра, желает видеть мистера Стинера.

При звуках этого страшного имени Стинер съежился, как лист от мороза. Это не укрылось от Каупервуда. Он понял, что рушится его последняя надежда получить от Стинера триста тысяч долларов. Но все же не сложил оружия.

— Ну что же, Джордж,— сказал он, когда Стайерс отправился сообщить Сэнгстеку, что Стинер готов принять его,— мне все ясно. Этот человек загипнотизировал вас. Вы слишком напуганы и уже в себе не властны. Пусть все остается как есть: я еще вернусь. Только, ради бога, подтянитесь и возьмите себя в руки! Подумайте, что поставлено на карту. Я уже сказал вам, что произойдет, если вы не одумаетесь. Послушайтесь меня, и вы будете независимым, богатым человеком. В противном случае — вас ждет арестантская куртка!

Решив еще раз попытаться найти помощь у банкиров и биржевиков, прежде чем ехать к Батлеру, Каупервуд быстро вышел из казначейства и вскочил в дожидавшийся его легкий рессорный кабриолет. Это был очаровательный выезд желтого цвета с таким же желтым кожаным сиденьем, запряженный резвой гнедой кобылой. Каупервуд останавливался то у одного, то у другого здания и с напускным безразличием взбегал по ступеням банков и биржевых контор.

Но все было тщетно. Его выслушивали внимательно, даже сочувственно и тут же ссылались на шаткость положения. Джирардский национальный банк отказался отсрочить ссуду хотя бы на час, и Каупервуду пришлось немедленно переслать им толстую пачку своих наиболее ценных бумаг для покрытия разницы, вызванной падением биржевых курсов. В два часа пришел рассыльный от старого Каупервуда: как председатель Третьего национального банка он был вынужден потребовать погашения ссуды в сто пятьдесят тысяч долларов. Акции, заложенные Фрэнком, по мнению директоров, недостаточно надежны. Каупервуд немедленно выписал чек на свой пятидесятитысячный депозит в этом банке, прибавил к нему двадцать пять тысяч долларов, хранившихся у него в конторе наличными, потребовал от фирмы "Тай и К°" погашения ссуды в пятьдесят тысяч долларов, продал за треть номинала акции городской железной дороги улиц Грин и Коутс — той самой линии, с которого у него связывалось столько надежд. Все полученные таким путем суммы он отправил в Третий национальный банк. Старому Каупервуду показалось, что камень свалился у него с души, но вместе с тем он был глубоко удручен. В полдень он сам отправился узнавать, сколько он может получить за свои бумаги. Поступая таким образом, он отчасти компрометировал себя, но его отцовское сердце страдало, а кроме того, ему следовало подумать и о своих личных интересах. Заложив дом и получив ссуду под залог обстановки, экипажей, земельных угодий и акций, он реализовал сто тысяч долларов, которые и депонировал в своем банке на имя Фрэнка. Но при таком сильном шторме это был все-таки очень легкий якорь. Фрэнку необходимо было добиться отсрочки платежей по меньшей мере на трое-четверо суток. В два часа этого рокового дня, еще раз взвесив положение своих дел, Каупервуд угрюмо пробормотал:

"Нет, этот Стинер должен ссудить меня тремястами тысяч, вот и все. А теперь надо повидать Батлера, не то он еще потребует свой вклад до закрытия конторы".

Он снова вскочил в экипаж и, как одержимый, помчался к Батлеру.

Вход