Глава 2. Часть 1. Поминальные свечи в Боготе

9
Реб сжимал кинжал в правой руке, оперев большой палец на лезвие, чтобы придать оружию правильное положе­ние. Оттолкнувшись правой ногой и преодолев одним прыжком два метра, он нанес левой рукой удар по глазам, а правой сверху вниз вонзил кинжал в «тело». Как только он ощутил, что на уровне подложечки клинок вошел до са­мой «кости», Реб одним движением запястья вырвал кин­жал, описав им в воздухе полукруг. «Горло» было перере­зано. Все его движения были фантастически собранными и быстрыми.
Он отступил на два шага назад, и руки его повисли вдоль тела. Манекен был обезглавлен,
— Неплохо, — послышался чуть хриплый голос Дова Лазаруса. — Даже недурно. При условии, что часовой бу­дет глух да к тому же мертвецки пьян. А уж если он будет спать беспробудным сном, то отлично. При таких услови­ях у тебя есть шанс перерезать ему глотку так, чтобы его вопли не подняли на ноги всю британскую армию в радиу­се четырехсот километров. Единственный шанс. Второго не дано.
Под короткими усами, что появились у него в этот день (казалось, они отросли за ночь), сверкали в улыбке круп­ные белые зубы. Дову Лазарусу было под пятьдесят; весил он восемьдесят пять килограммов при росте метр семьде­сят. Он родился в самом конце прошлого века в Петах-Тикве («Врата надежды») — первом еврейском поселении, которое основали в Палестине, на берегах реки Яркой ис­ступленно верующие эмигранты, бежавшие от русских по­громов; родители его входили в организацию «Возлюблен­ные Сиона», носили рубахи, сапоги до колен и пребыли в Петах-Тикву в 1882 году, Его крепкое полное тело, благожелательная улыбка, мягкий близорукий взгляд из-под очков без оправы придавали ему вид, способный ввести в заблуждение любого. Он был безоговорочным сторонни­ком насилия благодаря той мрачной и всепоглощающей страсти, которая всю жизнь сжигала его. Яэль Байниш ду­мает, что Лазарус жил в Ирландии (и сражался там в ря­дах Ирландской Республиканской Армии Коллинза), в Соединенных Штатах (несколько лет), в Южной Америке и даже на Дальнем Востоке. По мнению Байниша, в жиз­ни Реба Климрода большую роль сыграли те связи, что Дов Лазарус завязал в Нью-Йорке и Чикаго в 1925 — 1930 годах.
Лишь в 1933 году Лазарус обрел свое призвание; пово­дом послужила его вторая встреча с Давидом Бен-Гурионом [Впервые он встретился с Бен-Гурионом в 1906 году, когда будущий сионистский руководитель прибыл сюда из Польши. Снова они встрети­лись во Франции в 1933-м, когда Бен-Гурион совершал поездку по Евро­пе, проводя избирательную кампанию среди европейских евреев. Дов Ла­зарус — эта своего рода «живая бомба» (выражение принадлежит самому Бен-Гуриону) — наконец-то нашел повод посвятить себя достойному де­лу. До самой смерти Дов боготворил Бен-Гуриона (прим. автора). ].
— Теперь ты, — сказал он Яэлю. — И постарайся хоро­шенько. Поставь голову манекена на место и помни, что перед тобой человек, которого ты должен зарезать.
Согласно пожеланию Баразани Лазарус лично занялся новыми, прибывшими из Австрии иммигрантами. Кстати, такова была его четкая обязанность внутри «Иргуна»: обу­чать новичков и превращать их в бойцов «армии теней». К осени 1945-го руководителем «Иргуна» (организация ос­нована в 1937-м и первоначально не являлась террористи­ческим движением) уже год был тридцатидвухлетний че­ловек, родившийся в Белоруссии, который пробрался в Палестину лишь в 1942-м, — Менахем Вольфович Бегин.
— Плохо, — сказал Лазарус. — До изумления нику­дышно. Единственная твоя надежда, что английский часо­вой окажется человеком с чувством юмора и его наповал сразит приступ хохота.
Он встал, хотя, казалось, даже не шевельнулся, подо­шел к манекену:
— Попробуй-ка на мне, Яэль. Попытайся вспороть мне глотку. Нападай, когда захочешь. Разуйся. И попробуй по-настоящему меня убить.
Байниш снял башмаки, постоял в нерешительности. Те­сак, который он сжимал в руке, был острым, как бритва, лезвие — двадцать четыре сантиметра.
— У тебя всего минута, чтобы меня прирезать, — ска­зал Лазарус, повернувшись спиной и глядя на белую стену своего иерусалимского дома, стоявшего на узкой улочке на границе старых еврейских и армянских кварталов, над которыми высилась башня Давида. Яэль взглянул на Реба. Тот кивнул.
И Яэль метнулся вперед…
…Через три-четыре секунды лезвие ножа оказалось приставленным к его собственному горлу — под кадыком была слегка поцарапана кожа, — и резкая боль пронзила правое плечо и предплечье.
Тишина.
— А можно я попробую? — спросил Реб Климрод.
Их взгляды встретились. Байниш запомнил ту напря­женную паузу. Тишину, которую Дов Лазарус нарушил, улыбнувшись.
— Нет, — отрезал он.
Оба молодых человека, уцелевших в Маутхаузене, 28 сентября 1945 года приняли участие в своей первой боевой операции. Они, помимо множества другого, научились из­готовлять нитроглицерин, наливая — желательно, чтоб руки не дрожали — капля за каплей глицерин в смесь рав­ных долей азотной кислоты и серной кислоты, крепостью не менее семидесяти градусов по шкале Бомэ; а еще обык­новенный порох, для чего собирали на стенах хлевов и ко­нюшен, иногда в пещерах селитру. Научились обращаться с другими взрывчатыми, уже боевыми, веществами, кото­рые диверсионные отряды крали в основном с английских складов: толом, эзогеном С-4, мелинитом или каким-ни­будь пластичным динамитом. Именно Яэль Байниш обна­ружил замечательные способности изготовителя взрыв­чатки; его фирменным «блюдом», вне сомнений, была зажигательная смесь, на три четверти состоящая из калие­вой соли с добавкой такого же количества сосновой смолы и одной части сахарной пудры (этот последний компонент положительно приводил его в восторг; он напоминал о стряпне, и Яэля так и подмывало испечь пирог).
Яэль специализировался по взрывчатке. Когда речь шла о настоящем боевом деле, тут первенствовал Реб Климрод. В первые же дни обнаружилось, что при любых обстоятельствах Реб не теряет хладнокровия. Во всех отрядах, что гото­вил Дов Лазарус, — для «Иргуна», для группы «Штерн», — вполне хватало отважных, иногда даже безумно храбрых ре­бят. Реб отличался от них. И не столько своим полным без­различием к опасности: многие из тех, кто входил в диверси­онные отряды Бегина, пережили концлагеря, у многих все близкие погибли; смерти они не боялись, и та борьба, в кото­рой им предстояло участвовать, оставалась их единствен­ной надеждой не сойти с ума, придать хоть какой-то смысл своей жизни. Нечто подобное тогда переживал и Реб. Но ему было свойственно и другое: он никогда не ввязывался в споры о будущем еврейском государстве. В этом он раз­делял взгляды Дова Лазаруса. Любая политика для Лазаруса была абстракцией, он жил одним действием. С самого начала в их отношениях установилось какое-то удиви­тельнейшее сочетание соперничества и сотрудничества. Дову Лазарусу было почти пятьдесят, а Ребу семнадцать лет. Правда, полных семнадцать.
28 сентября 1945 года устроили засаду небольшой авто­колонне англичан на дороге, в двенадцати километрах на северо-запад от Ашкелона. В ней участвовали пятнадцать человек под командованием человека, о котором Байниш не знал ничего, кроме имени, что-то вроде Элияху. При­каз был — в первую очередь уничтожать боевую технику, а британских солдат не убивать; отходить следовало по первому сигналу; по сути, речь шла о маневре преследова­ния, чтобы англичане подумали, будто они, по выраже­нию Бегина, «сидят на гнезде скорпионов».
Во главе колонны из пяти грузовиков шел джип. Как и было предусмотрено, пулемет Элияху первым открыл огонь, стреляя по флангу колонны, с правой стороны. За­жигательная граната, которая должна была бы поджечь джип, упала на капот, не разорвавшись. Это был кустарный снаряд, представляющий собой бутылку из-под виски, заполненную калиевой солью, сахарной пудрой, смолой и заткнутую кусочком войлока; к ней был привязан флакончик из тонкого стекла с серной кислотой. Перед тем как бросить снаряд, надо было разбить флакончик, чтобы кислота просочилась сквозь войлок. После этого мешкать было нельзя.
Яэль Байниш увидел, как справа, в десяти метрах от него, во весь рост поднялся Реб Климрод, Не спеша под­нялся; казалось, его движения отмечены беспечным без­различием. Размашистыми шагами он быстро преодолел расстояние до грунтовой дороги. Вскарабкался по невысо­кой насыпи и тут, резко свернув направо, пошел в голову колонны, навстречу джипу. Пулемет не прекращал огня, и снопы пуль проносились совсем близко от Реба. В своей длинной левой руке он за горлышко, на манер официанток в Гринциге, подающих молодое вино, нес пять гранат-бу­тылок. В нескольких метрах от джипа, двигающегося на него, Реб резким ударом разбил флакончик, невозмутимо подождал три-четыре секунды, а потом метнул гранату в решетку перед фарами. Машину охватило пламя, А Реб Климрод миновал джип. Он атаковал первый грузовик, который тоже поджег. Потом поджег второй, третий — все это в треске автоматных очередей.
Реба даже не поцарапало. Бой продолжался недолго. От начала пулеметного огня до отданного Елияху приказа от­ходить не прошло, наверное, и двух минут. Отход диверсионной группы прошел по заранее намеченному плану, В четырехстах метрах от дороги и подожженных машин, от­куда еще постреливали англичане, они наспех перегруппировались, чтобы рассредоточиться. У Байниша и Климрода отобрали их драгоценное оружие. Вскоре они остались вдвоем, а вернее — втроем, с трудом бредя по красным пескам. Третьим человеком был Элияху, кото­рый, по инструкции, не должен был бы их сопровождать. Прошли добрых часа два, пока не увидели перед собой Телашод, Элияху остановился.
— Здесь мы разойдемся, — сказал он. — Вам наверняка сказали, куда и как идти.
Он медлил. Гораздо ниже ростом, чем Климрод и даже Байниш, Элияху пытался рассмотреть в полутьме одного Климрода. Наконец, покачав головой, сказал:
— Я мог бы раз десять убить тебя из моего пулемета.
— Ты же не сделал этого, — ответил Реб.
— Два лишних шага вправо, влево или вперед, и ты оказался бы под моим огнем. Ты знал об этом?
— Да.
Элияху снова покачал головой:
— И я верю тебе, вот, наверное, что поразительно. Сколько тебе лет?
— Сто, — пошутил Реб. — Исполнится через несколько недель.
— Кто научил тебя так ловко обращаться с гранатами? Дов Лазарус?
Серый, очень ясный даже в ночи взгляд упал сверху вниз:
— Я не знаю человека с такой фамилией.
Элияху рассмеялся:
— Ладно!
Он отошел на несколько шагов, остановился, обернулся:
— Постарайся сразу не погибнуть.
— Обещаю, — сказал Реб. — Даю тебе слово.
Дальше он и Яэль Байниш пошли вдвоем. Как было условлено, в четыре часа утра на северном выезде из Ашода их подобрал грузовик из какого-то кибуца. Перед восхо­дом солнца они приехали в Тель-Авив, запросто минуя многочисленные контрольные посты и грызя яблоки, кото­рые нарвали ночью.
В октябре и ноябре того же 1945 года они приняли уча­стие в десятке боевых операций, одна из которых привела их в пустыню и продолжалась шесть дней: им надлежало подорвать как можно больше пунктов на англо-иранском нефтепроводе.
Если они не выезжали на задания, то находились в Тель-Авиве, где «Иргун» нашел им «крышу» — официаль­ное место работы и жилье.
Яэль Байниш стал мелким торговцем в лавочке на Элленби Роуд. А Реб Климрод служил официантом в кафе на Бен-Иегуда-стрит. Заведение в основном посещали адво­каты. Успехи Реба в английском были поразительны и вос­хищали Байниша, который сам отнюдь не был лишен спо­собностей к языкам (кроме идиша и иврита, он бегло говорил на польском, немецком и русском, а в скором вре­мени выучил и английский). Когда бывал свободен, Реб Климрод отправлялся в кино и смотрел недублированные американские фильмы. Байниш вспоминает, что долговя­зый уроженец Вены по крайней мере раз двенадцать — пятнадцать подряд смотрел такие фильмы, как «Гражда­нин Кейн», Орсона Уэллеса, «Дорога на Запад» братьев Маркс или же «Моя дорогая Клементина» Форда, и был способен с редким совершенством подражать Богарту из «Мальтийского сокола» иди же более аристократическому Кэрри Гранту из «филадельфийской истории». И даже воспроизводить уморительную гнусавость Грушо Маркса. Он по-прежнему чудовищно много читал, но теперь в ос­новном по-английски.
Несомненно, существовала связь между этой жаждой чтения — благодаря адвокатам, которым он каждый день прислуживал в кафе на Бен-Иегуда-стрит, он получил до­ступ в специализированные библиотеки, — и теми пере­менами, что произошли в конце ноября. Тандем Климрода и Байниша разделили. Оба они стали превосходными под­рывниками; глупо было использовать их в паре. Кстати, «Иргун» Бегина начал активизировать деятельность своих ударных сил по мере того, как последние стали совершен­ствовать структуру, явно взяв за образец французское Со­противление: в листовках того времени англичан именуют «оккупантами», а члены «Иргуна» предстают не террори­стами, а некими французскими макизарами: «Мы ведем ту же битву, что вели французские партизаны против немец­кого захватчика».
В конце ноября Реб Климрод получил новое назначе­ние. В первую очередь он изменил имя и фамилию, место работы. Он получил документы, которые превращали его в некоего Пьера Юбрехта, родившегося в 1926 году в Пари­же; впоследствии он по крайней мере дважды вновь вос­пользуется этим псевдонимом. Ему разработали и соответ­ствующую легенду, где уточнялось, что его мать была еврейкой, которая умерла в 1942 году в Париже, а отец, кадровый офицер, сражался во Французских Свободных Силах и погиб в Сирии, куда через Испанию сумел пере­править своего сына. Это множество достоверных биогра­фических подробностей было не выдумано, хотя, разуме­ется, не имело ничего общего с Ребом Климродом; они объясняли его почти совершенное владение французским и начатки разговорного арабского.
Что касается новой работы, то его устроили в банк в центре делового квартала Тель-Авива, в банк «Хаким энд Сенешаль», чья главная контора располагалась в Бейруте.
Реба взяли в банк рассыльным, но очень скоро (один из братьев Хаким фигурировал среди тех, кто тайно финан­сировал «Иргун», хотя это не было единственной причи­ной продвижения Климрода по службе: просто он был слишком умен для рассыльного), в середине декабря, он уже работал маклером. Ребу исполнилось всего семнад­цать лет и три месяца, хотя в его паспорте значилось, что ему двадцать.
И другая перемена ускорила его расставание с Байнишем. Последний переехал из Тель-Авива в Иерусалим, все больше специализируясь в диверсиях на железных доро­гах и нефтепроводах «Ирак Петролеум Компани».
Зато Реба из-за его внешности — каштановые волосы, очень светлые глаза и кожа — и по причине службы в бан­ке «Хаким энд Сенешаль», которой оправдывались все его разъезды и отлучки, «Иргун» все чаще использовал для проникновения в британские круги, а в военном плане — главным образом для террористических актов в городе.
А самое существенное — отныне он работал вместе с Довом Лазарусом.
10
Джип вел человек по фамилии Хармонд. Достаточно было заменить «е» на «а» в его настоящей фамилии, чтоб она зазвучала на английский манер. Он сражался в рядах британской армии в Африке и Италии; входил именно в ту часть из четырехсот человек, которая под командованием майора Либермана целых десять дней оказывала в Бир-Хакейме — соседями были Свободные французы — сопро­тивление итальянской дивизии «Арьете» ценой потери се­мидесяти процентов личного состава. На нем был английский мундир — мундир Шестой воздушно-десант­ной дивизии. Для своих британских начальников он нахо­дился в законном отпуске.
Рядом с ним сидел Дов Лазарус с майорскими знаками отличия. Сзади — Реб Климрод, тоже в форме, с нашивка­ми капрала, положив ноги на холщовые мешки с взрыв­чаткой. За джипом следовал грузовик, где сидели пятнад­цать человек; а также шофер и офицер, гордящийся своими роскошными рыжими усами. Десять из пятнадцати, переодетые арабами, были в наручниках; пятеро дру­гих, в военной форме и касках, играли роль охраны.
В двухстах метрах от полицейского поста Хармонд по знаку Лазаруса притормозил и остановил джип. Однако грузовик проехал дальше.
Место называлось Ягур и находилось почти на полпути между Хайфой и Назаретом; к югу тянулась равнина Эшдрелона, на северо-западе высились отроги небольшой горной гряды Тират-Кармель. Пост полиции представлял собой трехэтажное, почти квадратное строение, огорожен­ное двумя рядами колючей проволоки. Четверо часовых стояли у входа, а четверо других расположились на кры­ше, за стенкой из мешков с песком. Внутри здания в прин­ципе должно было находиться человек двадцать солдат, а также гражданских полицейских, наверняка вооружен­ных. Было три часа ночи 1 марта 1946 года.
— Прошла минута, — сказал Лазарус.
Место, где в темноте остановился джип, было прямо на­против въезда на пост. Они видели, как к нему подъехал грузовик, остановился. Сидевший рядом с водителем уса­тый офицер вылез из кабины, о чем-то переговорил с сер­жантом на пропускном пункте. Должно быть, он убедил сержанта, ибо тот утвердительно кивнул. Грузовик про­ехал в первую защитную зону, мнимая охрана высадила мнимых арабских пленных, которые прятали под бурнуса­ми автоматы.
Вся группа вошла в здание.
— Две минуты, — сказал Лазарус.
Хармонд приблизительно знал, что при благополучном стечении обстоятельств должно было произойти внутри поста. Диверсионный отряд «Иргуна», проникший на пост, без сомнения, сейчас был занят уничтожением англичан: сперва на первом, потом на других этажах. И делал это со­вершенно беззвучно, чтобы не вызвать ни у кого — осо­бенно у часовых на крыше с их батареей пулеметов — тре­воги. Потом они опустошат склад оружия, освободят пленных, и на пороге появится мнимый офицер с рыжими усами, снимет фуражку, подавая сигнал, и он, Хармонд, должен будет подъехать, поставить джип перед входом на пост, чтобы высадить здесь сопровождавших его мужчин (ему не были известны даже их фамилии — он узнал их позже; Хармонд лишь знал, что они были так нагружены взрывчаткой, что ее вполне хватило бы, чтобы поднять на воздух полгорода).
— Три минуты. Они задерживаются…
Голос у Лазаруса был веселый. Хармонд, держащий ру­ку на переключателе скоростей, готовый по первому сиг­налу рвануть с места, мельком взглянул на него. После че­го в переднем зеркале отыскал позади себя худое и невозмутимое лицо другого. Он вспоминает, что был по­трясен абсолютным спокойствием их обоих, а также рази­тельным несходством этих двух соратников по борьбе, об­разующих единое целое; один — маленький и плотный, уже в возрасте, а другой — совсем юный, очень высокий, со светлыми, какими-то мечтательными глазами.
— Внимание…
Предупреждение, высказанное Лазарусом на удивление спокойным голосом, прозвучало за секунду до того, как произошли два события, которые сразу опрокинули все их расчеты. Сперва справа, в сотне метров от них, на Назаретской дороге появились два вездехода, и почти одновре­менно из здания поста послышались крики, завыла боевая тревога, потом затрещали первые выстрелы. Затем, как всегда, все развернулось мгновенно. Полученные Хармондом инструкции были четки: в случае серьезного инциден­та отступать, удирать. Хармонд включил задний ход, уже готовясь развернуться…
— Погоди…
Тяжелая, поросшая рыжими волосами лапа Дова Лаза­руса легла ему на запястье, Лазарус улыбнулся.
— Смотри, малыш, — сказал он. — Наших блокируют вездеходами. Они не смогут оттуда выбраться.
И две бронированные машины действительно резко прибавили скорость, заняв позицию у самого входа на пост, в котором теперь шла яростная перестрелка. Хар­монд заметил одного из мнимых арабов, который выбежал из здания, но короткая очередь из пулемета на крыше ско­сила его на месте.
— Полностью блокированы, — повторил Лазарус, рас­плываясь в улыбке. — Реб? Ты пойдешь со мной, малыш?
«У меня не было ни малейшего понятия о том, что они намеревались делать, — рассказывает Хармонд. — Я даже не могу сказать, хватило бы у меня храбрости, зная об этом, пойти вместе с ними. Hо оба были необыкновенно спокойны. Лишь позднее я понял, что они как бы выпенд­ривались друг перед другом. И что оба были сумасшедши­ми».
Хармонд остановил джип точно между вездеходами.
— Так дело лучше пойдет, — сказал Лазарус, который вылез из машины и с весьма довольным видом кивнул го­ловой людям в вездеходах, что не без изумления смотрели на него, спрашивая себя, откуда, черт побери, он мог здесь взяться.
— Отличная работа, — продолжал он, слегка имитируя ирландский акцент. — Вы их крепко прижучили, этих мерзавцев. Держите эти ворота под прицелом и не дайте выйти никому. Но я постараюсь взять их живыми.
Прямо у его ног часовой наружной охраны распластался на земле, выставив вперед автомат, едва заслышав первые выстрелы.
— Разве сейчас время сиесты, мальчик? Встань и займи лучше позицию вон на том углу. Насколько я помню, там есть другая дверь, через которую могут попытаться ус­кользнуть эти ублюдки. Прикрой ее. Кто из офицеров на ночном дежурстве?
— Лейтенант Парнелл, — ответил молодой солдат, по­давленный этим напором саркастической властности.
— Скажите на милость, — прокомментировал Лаза­рус, — еще один ирландец! Я всегда спрашиваю себя, что бы Империя делала без нас.
Он обернулся и, приветливо помахивая рукой располо­женным на крыше часовым, чей пулемет крутился в по­исках целей, обратился к Ребу Климроду:
— А чего вы ждете, Варне? Сделайте милость, выньте свой зад из джипа и подойдите ко мне…
Совершенно невозмутимо он миновал первый ряд рога­ток и пошел вперед, к зданию, где по-прежнему трещали автоматные очереди. Как часто бывает, в перестрелке воз­никла пауза, и Лазарус ею воспользовался.
— Парнелл! — крикнул он. — Мы их заперли здесь, но я хочу взять их живьем! Слышите, Парнелл?
В ответ горстка пуль вонзилась в землю почти в метре от его ног, но не задела Лазаруса. И Хармонд понял: с одной стороны, эту очередь дали его товарищи из «Иргуна», блокированные на первом этаже, а с другой, они узнали Лазаруса по голосу и фигуре.
В окне первого этажа появилась голова; это был молодой офицер в рубашке, с всклокоченными волосами, который размахивал пистолетом.. Лазарус дружелюбно ему улыбнулся:
— Лейтенант Парнелл! Я майор Коннорс. Да хранит Господь Ирландию. Эти ублюдки в наших руках. Надо лишь убедить их в этом. Сейчас я обращусь к ним на их тарабарском наречии. Попросите, пожалуйста, ваших лю­дей прекратить эту учебную стрельбу.
И он сразу же, без передышки, заговорил на иврите, по-прежнему крича очень громким и зычным голосом, отме­ченным больше обычного ирландским акцентом. Он ничем не рисковал в случае, если в английском гарнизоне нашел­ся бы кто-нибудь, способный его понять. Обращаясь к лю­дям из «Иргуна», он предлагал им сдаться немедленно, сложить оружие. Сказал, что сейчас зайдет к ним, что у них нет ни малейшего шанса выбраться живыми, если только они не сдадутся в плен; лишь тогда он лично гаран­тирует им статус политических заключенных.
Реб Климрод, неся два тяжелых вещевых мешка, подо­шел к нему и встал рядом. После треска последней очере­ди внезапно стало тихо. И в этой тишине все услышали гул танка, который подъехал в сопровождении нескольких грузовиков с настоящими на этот раз парашютистами. Эти подкрепления развернулись, оцепив здание. Лазарус взглянул на них и с весьма довольным видом покачал го­ловой.
— Ни черта не получится, — сказал он по-английски, потом на иврите. — Я пойду к ним.
И он пошел вместе с Климродом. Изумленный Хармонд сидел за рулем джипа и видел, как они исчезли в здании поста; сам он, по его собственному выражению, «был страшно испуган», чувствуя за спиной сплошной строй па­рашютистов, замыкавших кольцо окружения.
В здании поста один англичанин был убит, трое других ранены, а потери диверсионного отряда «Иргуна» состави­ли двое убитых и трое раненых, один из которых в живот. Позднее Хармонд узнал, что диверсионный отряд потерял время по той дурацкой причине, что не смог найти ключ от склада с оружием.
Одна-две минуты протекли в каком-то странном, можно сказать, трепетном покое. А потом снова раздался голос Лазаруса:
— Парнелл! Вы можете сойти вниз, они согласны сдаться. И скажите этим доблестным, пришедшим к нам на вы­ручку подкреплениям, что сражение окончено.
Строй солдат в касках за Хармондом разомкнулся. Ка­питан и двое в штатском, которые были из грозного C.I.D. [C.I.D. — Criminal Investigation Department (англ) — Отдел уголовной полиции.], двинулись вперед. Они прошли мимо Хармонда и проследовали в здание поста…
Лазарус улыбнулся вновь пришедшим и в ту же секунду догадался, что один из представителей спецслужб узнал его или не замедлит это сделать. Он взял Парнелла под руку и пошел им навстречу. Не оборачиваясь, он очень ми­ролюбиво сказал:
— Покажи им, малыш.
Реб Климрод, открыв левой рукой оба вещевых мешка, показал обернутые в черную промасленную бумагу бруски в форме параллелепипедов, от которых тянулись провода.
— По пятнадцать килограммов тола в каждом, — объ­яснил Лазарус. — А то, что мальчик держит под мыш­кой, — это электровзрыватель под давлением. Обратите, пожалуйста, внимание, как тесно он прижимает правую руку к телу. Если он оторвет эту руку от тела, даже чих­нув, то бах-ба-бах — все мы превратимся в теплоту и свет. Правда, я не могу гарантировать вам полное разрушение поста…
Реб Климрод с отрешенным взглядом заметил бесцвет­ным голосом:
— Мы находимся в замкнутом пространстве. Мощность взрыва поэтому сильно возрастает…
— Точно, — весело подтвердил Лазарус, чей любимый ученик дал верный ответ. Но за стеклами очков без опра­вы его светло-голубые глаза сверкали безжалостным бле­ском, который не оставлял места никакому сомнению на счет той адской жестокости, что одолевала его.
— Короче, — продолжал он, — не будет безрассудством надеяться на сорок — пятьдесят трупов. Не спускай глаз с того типа в голубом галстуке, малыш. Он из C.I.D., уве­рен, он меня узнал…
Лишь после этого Лазарус изложил англичанам план своих ближайших действий.
Тот же самый грузовик, что их доставил, увез обратно бойцов «Иргуна», потерявших на месте только двоих уби­тых; они проверили, нет ли у мертвецов каких-нибудь до­кументов или личных вещей, дающих возможность быстро установить их личности. Грузовик поехал по дороге на Хайфу и, как было предусмотрено первоначальным пла­ном операции, в пяти километрах северо-восточнее соеди­нился с группкой из трех человек — им поручили прикры­вать отход, — они держали наготове канистры с бензином, который вылили бы на дорогу, создав в случае преследова­ния завесу огня.
Но их никто не преследовал.
Джеймс Парнелл смотрел, как расступилось оцепление парашютистов, пропустив грузовик, увозящий диверсион­ный отряд «Иргуна». Перед своим отъездом террористы — по мнению Парнелла, они были террористами — сожгли все документы, обнаруженные в кабинетах поста полиции. Но, по условиям сделки, .не тронули оружие со склада. Он и этому был рад. А другие события ничем не могли его по­радовать. Его с двумя представителями секретных служб и пятью другими людьми — все полицейские, ни одного сол­дата — сделал заложниками мнимый майор Коннорс и его молодой спутник.
Ни на минуту Парнелл не усомнился, что взрывчатка была настоящая. По отношению к старшему, который так замечательно имитировал ирландский акцент, он с первой же секунды стал испытывать резкую антипатию и боязнь. Но другой, молодой высокий парень с удивительными гла­зами, некоторым образом вызывал у него большую трево­гу: этот бездонный взгляд внушал Парнеллу страх.
Парнелл — впоследствии он стал журналистом, часто приезжал в Израиль — был вынужден влезть в кузов гру­зовика, лечь на пол, скрестив руки на затылке, подобно другим заложникам. Террорист в очках занял место рядом с шофером, держа в левой руке пластиковую бомбу Гаммон, а в правой — пистолет смит-вессон. С редкостной проницательностью он сам выбрал водителя грузовика: гражданского полицейского — последнего из мужчин, спо­собного замыслить и предпринять какой-либо отчаянный поступок.
Его юный, невозмутимый и бессловесный сообщник си­дел в кузове, прижимая правую руку к туловищу, а левой сжимая автомат стен.
Парашютисты, как и в первый раз, по приказу своего командира, снова пропустили их. Грузовик удалялся до­вольно медленно. «Они хотят убедиться, что их не пресле­дуют», — подумал Парнелл, который не видел ни зги. Они ехали в сторону Назарета. И у Парнелла снова появилась надежда: в нескольких километрах южнее находилась ар­мейская застава. Однако через три-четыре минуты маши­на, сменив направление, свернула на проселочную дорогу, ехала по ней где-то с полчаса, потом остановилась. Послы­шался голос человека в очках:
— Все выходят, кроме двух асов из C.I.D. и ирландца.
Снова двинулись в путь, бросив освобожденных людей посреди пустыни; Парнелл теперь сидел за рулем, а двое полицейских из секретных служб — в наручниках и со связанными ногами — лежали в кузове. Ехали целый час по почти непроезжей дороге.
Опять остановка. Парнелла привязали ремнем к пере­днему-бамперу. Человек в очках подошел к кузову. Пар­нелл довольно прилично понимал иврит; он мог следить за бурным спором, который завязался между террористами: тот, что постарше, всячески хотел прикончить здесь же двух сотрудников C.I.D. «После них он пристрелит и меня. О, Боже, зачем я родился ирландцем?»
Над Галилеей занимался дождливый рассвет. В любой момент Парнелл ожидал услышать треск выстрелов. Но к нему приблизился высокий худой парень, склонился, что­бы расстегнуть ему наручники, и сказал удивительно мяг­ким, спокойным голосом:
— Не пытайтесь, пожалуйста, ничего предпринимать. Согласны? Иначе я не отвечаю за вашу жизнь.
— Согласен, — искренне, с необыкновенным облегче­нием ответил Парнелл. — Спасибо. Спасибо от всего сердца. Серый непостижимый взгляд скользнул по нему.
Они въехали в Акко в половине седьмого утра. В этот момент Парнелл был один в кабине грузовика. Минут за двадцать перед этим оба его противника встали позади ка­бины в кузове, попросив его (особенно молодой) не обора­чиваться и разбив зеркало, чтобы Парнелл не мог увидеть ничего у себя за спиной.
Вот почему, только подъезжая к площади Хан-эль-Ам-дан и завидев гостиницу с колоннадой — ее указали Парнеллу как конечный пункт, — он, успокоенный ничем не нарушаемой тишиной, замедлил ход и остановился.
И, естественно, в кузове не было никого, кроме двух полицейских, вне себя от ярости, но живых.