Глава 4. Часть 3. Черные псы

20
Вечером 5 августа Реб и Зби отправились в кино. Зби помнит название основного фильма программы — «Касаб­ланка» с участием Хэмфри Богарта и Ингрид Бергман. «Я его уже смотрел, и Реб тоже, но он помешан на кино, на этой шведке, и я, как обычно, согласился». Они вышли из кинозала в половине двенадцатого и пошли в сторону Бед­форд-стрит, где у Зби была тогда небольшая комната, ко­торую он делил с Ребом Климродом — Беком.
Вдруг с Кристофер-стрит, что метрах в двадцати от вхо­да в кинотеатр «Де Лис», выскочила машина. Она остано­вилась у тротуара, из нее вышли двое, один из них явно был вооружен. Они, не обращая внимания на Зби, обрати­лись к его спутнику:
— Это ты — Бек? Хозяин желает с тобой поговорить.
— Финнеган?
— Садись в машину. И поляка прихвати.
Реб тихо сказал:
— Ступай Зби. Стрелять они не станут.
Тут на улице появилась небольшая группка, человек пять-шесть мужчин и женщин, пуэрториканцев. Реб обра­тился к ним по-испански. Они заулыбались, подошли к нему.
— Давай садись в машину, — повторил человек с ре­вольвером.
Реб продолжал говорить по-испански. Пуэрториканцы прямо покатывались со смеху, да и Реб безмятежно улы­бался. Потом сказал по-английски:
— Ничего, Зби. Все будет в порядке.
Наклонился и заглянул в машину:
— Ну, а ты что думаешь, Финнеган? Сам выйдешь или мне тебя выволочь?
В машине зашевелились. Зби увидел, как из нее выгля­нул человек лет сорока на вид, не очень высокого роста, но крепко сбитый, ослепительно рыжий.
— Все очень просто, Финнеган, — невозмутимо сказал Реб. — Если твой приятель позади меня выстрелит, ему придется убить и поляка, и всех моих пуэрториканских друзей. По-моему, по-английски это называется бойней. Ты не можешь этого себе позволить. Так же, как ты не мо­жешь сделать ничего, чтобы восстановить — ты понима­ешь, что значит «восстановить», Финнеган? Судя по твоим глазам, мне это не кажется… — ну ладно, чтобы вернуться к прежнему порядку вещей. И снова получать свои сто шестьдесят восемь тысяч четыреста восемьдесят долларов в год. С этим покончено, Финнеган. Значит, одно из двух: либо ты уходишь, либо по-прежнему берешь полтора дол­лара с торговцев газет в южном Манхэттене. Решай сам. Меня зовут Реб. Выбирай, и если ты верен себе, то выходи из этой машины и попробуй меня прикончить. Но я тебя уничтожу. Либо ты, либо я — другого не дано. Выбирай, Финнеган.
Реб отошел в сторонку и, улыбаясь, снова заговорил по-испански с пуэрториканцами, которые громко смеялись. Улучив момент, он по-польски сказал Зби:
— Зби, он сейчас бросится на меня. Не вмешивайся, прошу тебя. Все будет хорошо.
В следующее мгновение произошло множество молние­носных, резких, связанных одна с другой вещей. Длинной костлявой рукой Реб наотмашь нанес удар по кадыку че­ловека с револьвером. Тот согнулся в три погибели, сразу выпав из игры. Финнеган, словно смерч, кинулся к тому месту, где только что стоял Реб. Он с налету получил от Реба резкий удар рукой по затылку, а одновременно ногой в пах. Финнеган врезался в стену, отскочил от нее, повер­нулся и тут же получил серию ударов правой и левой по лицу, потом пару по горлу, которое он неосторожно оста­вил открытым, еще один удар ногой в пах и, «на закуску», несколько «крюков» по физиономии.
И рухнул на землю.
Реб с улыбкой повернулся к третьему и осведомился, намерен ли он что-то делать.
— Ничего, — поспешил ответить он. — Этого вполне хватит.
— Я тоже так считаю, — сказал Реб. — Во всяком слу­чае, кто-то же должен их подобрать. Надеюсь, вы умеете водить?
Реб стоял напрягшись, с каким-то отстраненным, отсут­ствующим выражением лица. Но оно не могло ввести в за­блуждение ни третьего человека, ни Зби, ни пуэрториканцев, которые вдруг перестали смеяться: от. Реба исходила какая-то безжалостная свирепость.
Гошняк-отец был выходцем из деревеньки Вагровиц, на северо-западе Польши, неподалеку от Познани. Он при­ехал в Соединенные Штаты в 1924 году и посему свое имя Зигмунд переделал на иностранный в Симона. Он начал продавать газеты всего через две недели после того, как прошел иммиграционный контроль. В 1950 году ему ис­полнилось сорок четыре года, и он являлся неоспоримым собственником трех газетных киосков, причем один из них располагался в привилегированном месте — у входа в «Грэнд Сентрл», главный вокзал Манхэттена.
В тесном мирке торговцев прессой на Манхэттене он занимал место наверху социальной лестницы. В 1927 году его финансовое положение настолько упрочилось, что он смог оплатить переезд в Америку двух своих братьев; один из них, профессиональный водитель и владелец — вместе с Симоном — грузовика, и был тем человеком, что подобрал Реба Климрода в Мемфисе и привез в Нью-Йорк.
Это он направил Реба к Цыбульскому и сыграл решаю­щую роль в том, что большинство продавцов газет приня­ли предложения, которые сделал им Реб в июле 1950 года.
6 августа 1950 года около пяти часов вечера Симон Гошняк отправился пешком от своего киоска на Парк-аве­ню, что на углу Тридцать шестой улицы, в свою «главную резиденцию» возле вокзала. Один свидетель видел его у церкви Спасителя, когда он говорил с двумя парнями, вы­лезшими из голубого «Шевроле». Все кончилось тем, что Гошняк сел в машину, которая направилась куда-то в се­верную часть города.
Его нашли только на следующее утро, на стройплощад­ке, где в то время сооружался комплекс зданий ООН. Бы­ло видно, что над ним неплохо поработали, с невероятной жестокостью переломав ему все кости железными прутья­ми. Лишь лицо не тронули, словно для того, чтобы облег­чить опознание, а глубоко в глотку заткнули газету, на­бранную на польском, немецком, итальянском и на идиш.
А Финнеган умер спустя два дня, 8 августа. Следствие показало, что он целую неделю не являлся на работу, где служил начальником экспедиции в отделе рассылки прес­сы, и провел эти дни в Атлантик-Сити под другой фами­лией вместе с еще двумя мужчинами, которые, судя по всему, были его телохранителями. Этих нашли с простре­ленными затылками. Сам Финнеган был обнаружен пове­шенным, но не на веревке: для этой цели воспользовались крюком, с помощью которого докеры перетаскивают тяже­лые ящики. Стальной наконечник прошел через рот, небо и мозг. Легкой такую смерть никто не назвал бы.
То ли с 20, то ли с 25 августа погода изменилась. Сперва, украдкой, как-то лицемерно, над Новой Англией про­шел дождь. Океан стал приобретать фиолетовую окраску, воздух заметно посвежел, и даже Адольф с Бенито, эти два лентяя баклана, неподвижно восседающие на краю пон­тонного моста, похоже, решили выйти из своего обычного сонного состояния. Короче, лето кончилось.
Но это нисколько не огорчало чету Таррас. И жена, и муж испытывали какую-то утробную ненависть к жаре. Если бы это зависело лишь от них, они наверняка купили бы загородный дом где-нибудь в Гренландии. Но нужно было иметь под боком приличную почту, чтобы получать книги и каждую неделю отправлять хронику Шерли в «Нью-Йоркер». Поэтому они довольствовались штатом Мэн, пребывая в надежде — к счастью для них, она почти всегда сбывалась — на гнилое, сырое и холодное лето.
В 1950 году Джордж Таррас — ему уже шел пятьдесят второй год — завершал свою третью книгу, где весьма вы­сокомерно показывал, что Конституция Соединенных Штатов слово в слово списана с той, которую составил раньше Паскаль Паоли для корсиканцев. Он сильно наде­ялся, что его работа вызовет настоящий фурор среди спе­циалистов. 8 сентября ему оставалось дописать всего пятьдесят страниц.
По привычке он встал очень рано, около пяти утра, позавтракал и сел за работу. Шерли встала око­ло семи, когда пошел дождь, хотя между этими событиями не было никакой связи. Ей тоже нужно было поработать над статьей для ее литературной рубрики. Поженились они двадцать три года назад, детей у них не было, и оба с нежностью обменивались чрезвычайно саркастическими мнениями насчет человечества в целом.
Около одиннадцати часов Терли Таррас, подняв голову и посмотрев в широкое окно, заметила; «К нам гость». Джордж Таррас тоже выглянул — и тут в одно мгновенье куда-то унеслись пять лет его жизни, в сознании всплыло воспоминание, невероятно отчетливое, до мельчайших де­талей: голос, жесты или оцепенелость, особая манера речи Реба Михаэля Климрода.
Дом четы Таррас в штате Мэн был деревянный, на ка­менном фундаменте. Из него почти всюду было видно мо­ре, и водяная пыль Атлантики иногда проникала сюда, ес­ли, конечно, открыть окна. Дом стоял на высоком мысу, между бухтами Пенобскот и Блю Хилл, что располагались в чудесном Национальном парке Акадия. Ближайшее жилье находилось километрах в трех.
— Я пришел, чтобы вернуть вам книги, — сказал Реб Климрод.
Он вытащил из холщовой сумки томики Уитмена и Монтеня, протянул их Таррасу.
— К чему такая спешка? — спросил Таррас. — Если вы не успели прочитать, оставьте у себя. Вам чаю или кофе?
— Ничего не нужно, спасибо. Мне очень нравится ваш дом. А книги я действительно прочитал.
Дождь на время перестал, но с немым обещанием вско­ре возобновиться. Тем не менее они пошли прогуляться. Пошли по тропинке, что спускалась к берегу океана.
— Как вам удалось меня найти?
— Через Дэвида Сеттиньяза.
— Вы давно в Соединенных Штатах?
— Почти два месяца.
— И все время говорили по-английски?
— Нет.
Джордж Таррас присел на свой выступ скалы, который облюбовал более двадцати лет назад. Бухточка, где они были, выходила на юго-восток и поэтому принимала на се­бя весь напор дыхания безбрежной шири. Он наблюдал за Климродом, изучал его — «Неужели, Климрод? Нет, ко­нечно, Климрод» — и находил, что тот совсем не изменил­ся. Вдруг его поразила вся несуразность этой сцены: «Бог ты мой, мне приходилось встречать в Европе тысяч двад­цать мужчин и женщин, все они были узниками концлаге­рей, все рассказывали ужасные истории, многие из них во всех отношениях были людьми исключительными. И я вряд ли помню фамилии десятка из них, и если бы они вдруг появились передо мной, вряд ли я узнал бы их лица. Тогда почему я запомнил его?»
— Надеюсь, вы приехали в Америку не только затем, чтобы вернуть мне книги.
— Нет, конечно, — с улыбкой ответил Реб.
На ногах у Реба были плетеные сандалии, одет он был во что-то полотняное, на плече висела сумка. Любопытст­во снедало Тарраса, хотя вместе с тем он испытывал некое забавное чувство робости — «это я-то, Джордж Таррас, робею? Боже мой!», — которое он уже испытал в Маутхаузене и отчетливо запомнил.
— И я забрался сюда, в штат Мэн, не только по этой причине, — добавил Климрод.
Он заговорил о себе, рассказал, что после своего второго отъезда из Верхней Австрии отправился в Израиль, потом немного поездил по свету, хотя не вдаваясь в излишние подробности.
— Теперь вы довольно свободно говорите по-англий­ски, — заметил Таррас.
— Благодарю вас.
Его серые глаза неотрывно смотрели на океан. Потом Реб опустил голову, на этот раз Таррас внимательно его рассмотрел,
— Я прочел одну из ваших книг, — сказал Климрод. — Она касается юридических аспектов пиратства в открытом море. Вы по-прежнему преподаете в Гарварде?
— Пока они не выставили меня за дверь. Но я очень старался помочь им в этом.
— Мне необходима помощь в одной совершенно определенной сфере, — пояснил Климрод. — Вы можете уделить мне часок?
— Но при условии, если вы останетесь на обед. Это само собой разумеется.
Они улыбнулись друг другу. «Согласен». Климрод при­сел рядом на выступ, вытянув длинные ноги.
— За последнее время, — начал он своим размеренным, словно бесцветным голосом, — я основал несколько ком­паний. По сути, несколько десятков.
— Я преподаю международное публичное право, — сра­зу же перебил его Таррас, — и потому не очень силен в де­лах, связанных с бизнесом.
— Я знаю. Я понимаю разницу. У меня есть адвокаты, которые работают на меня, они заключают контракты и прочее. Моя проблема совсем иного рода.
Лишь в это мгновенье сказанные Ребом слова дошли до сознания Тарраса, который обычно реагировал на все очень живо:
— Вы сказали, что основали несколько десятков компа­ний?
— Около восьмидесяти.
— Конечно, не в Соединенных Штатах?
— Нет, в Соединенных Штатах и в Канаде.
— Сколько же вам лет?
— Через десять дней исполнится двадцать два. — Он рассмеялся. — Да, в самом деле, не прошло и двух меся­цев, как я нахожусь в вашей стране. Но все пошло так бы­стро. По-моему, даже слишком. У меня просто не было времени, чтобы заняться собой так, как я того желал бы.
Таррас кивнул, от изумления раскрыв рот.
— В этом как раз и состоит цель моего визита. Все эти компании были основаны, следуя одному-единственному принципу: доверенное лицо, которое во всех делах заменяет меня и официально является собственником. Я полагаю, что вам, несмотря на вашу узкую специализацию, известно о передаче прав на распоряжение собственностью.
Таррас мог лишь молча кивнуть в ответ, пребывая в ве­ликом удивлении. Климрод с самым безмятежным на све­те видом продолжал:
— Эти компании действуют в самых разнообразных сферах: пищевая промышленность, транспорт, кинопро­кат, издательское дело, недвижимость, реклама, отели и рестораны. Мне кажется, что у всех есть очень приличные шансы на успех. Отдельные уже начинают приносить небольшой доход. Не угодно ли вам знать, какой именно, в случае, если вас заинтересует размер причитающегося го­норара?
Таррас, опустив подбородок в ладони, принялся тереть глаза.
— Постойте, — сказал он. — Я, несомненно, еще не со­всем проснулся, так как не могу взять в толк, о чем вы го­ворите. Может, у меня галлюцинации или же вы действи­тельно сказали мне, что основали восемьдесят компаний меньше чем за два месяца, хотя вы приехали в мою страну совсем недавно?
— Восемьдесят одну, — уточнил Климрод, лукаво на него посмотрев.
— И прежде вы ни разу не были в Америке?
— Никогда.
— И действуете в одиночку?
— В том смысле, какой вы имеет в виду, да, в одиночку.
— Но вы не выглядите миллиардером! Я не хочу вас этим оскорбить. Но что произошло после Линца? Вам уда­лось завладеть хоть одним украденным нацистами сокро­вищем?
— Я приехал сюда без гроша в кармане, — тихо прого­ворил Реб. — Это, разумеется, слегка осложнило дела…
Таррас покачал головой:
— Вы, вероятно, насмехаетесь надо мной, не так ли? Это что, юмор австрийца или halbjude?
Искорки в серых глазах мгновенно погасли:
— Я теперь не австриец и не еврей.
Потом, задумавшись, он добавил:
— Что касается моих нынешних доходов, то, полагаю, по состоянию на сентябрь месяц их можно оценить в трид­цать пять тысяч долларов. Но очень скоро они возрастут. Так что за ваш гонорар можете быть спокойны. А значит…
— Оставьте меня в покое с вашими гонорарами!
— …Значит, проблема заключается в следующем: все акты по распоряжению собственностью составлены на маю настоящую фамилию — Климрод. Реб Михаэль Климрод. К.Л.И. Я заметил, что вы засомневались, есть ли в моей фамилии буква «л».
— И в чем же заключается ваша проблема? — спросил Таррас, готовый сложить оружие.
— Дело в том, что я не существую, — ответил Реб. — Я незаконно проник на территорию вашей страны. У меня нет никаких документов, вообще нет. Нет паспорта, даже водительских прав. — Он зачерпнул ладонью немного пес­ка. — В конце концов это может сильно помешать мне.
На обед они ели жареных омаров; в штате Мэн в этом нет ничего особенного. За столом Шерли беседовала со своим юным гостем о живописи — сама она ничего в ней не смыслила, — и они даже немного поспорили, правда, весьма вежливо, о некоем Поллоке.
Когда Шерли уехала в Бар-Харбор отправить свою кор­респонденцию, они остались наедине, и Климрод расска­зал, чего он хочет.
— Кем вы хотите стать? — спросил Таррас.
— Апатридом. Я не хочу быть гражданином какой-либо, страны.
— Вы австриец. Что, черт побери, тут плохого — быть австрийцем?
— Вы не хотите ответить на мой вопрос?
— Я отвечу, но легче вам от этого не станет. Права не иметь гражданства как такового не существует или почти не существует. Вы действительно хотите, чтобы я объяс­нил вам это во всех деталях? Я не захватил из Бостона свои книги, но я буду там через недельку, чтобы готовить­ся к началу учебного года в университете.
— Я хотел бы получить общий ответ, мистер Таррас. Детали можно привести потом.
— Первые современные апатриды появились в резуль­тате декретов о лишении гражданства, которые были при­няты в Советском Союзе в начале двадцатых годов против тех граждан, что находились в оппозиции к коммунисти­ческому режиму, или же в нацистской Германии и Италии времен Муссолини. Вас это не касается. В различных мирных договорах, подписанных три года назад, в 1947 году, имеются, если мне не изменяет память, отдельные положения, касающиеся так называемых апатридов. Они вы­летели у меня из головы, извините. Но одно ясно: статус апатрида неблагоприятен; он даже не предусматривает прав на защиту со стороны государства…
Сделав паузу, Таррас в упор посмотрел на рослого, су­хопарого юношу, державшегося с напускной небрежно­стью:
— Но вы полагаете, что можете обойтись без защиты государства? Или я ошибаюсь?
Реб улыбнулся:
— Нет.
— Не говоря уж о том, что вам будут чинить массу пре­пятствий, если, например, вы захотите пересечь границу. Положения международного права в принципе относятся только к индивидууму; имеющему какую-либо нацио­нальность. Отказ от национальности лишает вас преиму­ществ, проистекающих из принципа взаимности… Вы ме­ня понимаете?
— Да.
— Вопрос, конечно, идиотский. Ну да ладно. Положим, австриец, прибывающий в Соединенные Штаты, пользу­ется теми же преимуществами, что и американец, приез­жающий в Австрию. Будучи апатридом, вы — никто, пус­тое место и ничего не можете предложить в обмен на те преимущества, которых сами домогаетесь…
— Вроде, например, преимущества создавать компа­нии.
— Вот именно.
— Значит, это может привести к ликвидации, призна­нию незаконными всех тех сделок, что я заключил?
— Да. Кроме всего прочего. Если найдется человек, не­навидящий вас до такой степени и давший себе труд за­няться этим…
Реб Климрод поднялся. Дому четы Таррас в штате Мэн исполнилось сто лет, он был одним из самых старых в шта­те; деревянные потолки, выкрашенные во всех комнатах красной, разных оттенков, краской, были низкие. Реб поч­ти касался их головой. Он подошел к окну и, казалось, по­грузился в созерцание сотен мрачных, изрезанных, диких островов и островков, которые составляют все великоле­пие национального парка в Акадии.
Реб Климрод спросил:
— Вы верите в то, что настанет день, когда паспорт больше не будет нужен, как клеймо на плече?
— Меня это крайне удивило бы, — ответил Таррас. — Я не слишком высокого мнения и о мужчинах, и о женщинах, но в слабоумии государства превосходят людей. Вам следует почитать Прудона. Исключительно интересный француз.
— И где же выход?
— Оставаться австрийцем или стать американцем.
— Не хочу ни того, ни другого.
— Или же получить паспорт.
— А каким образом?
— Говорят, его просто можно купить. На вашем месте, поскольку вы самым решительным образом рассорились с Австрией, Соединенными Штатами, Фракцией и рядом других стран, я стал бы кубинцем или аргентинцем. Ра­зыграйте это в орлянку.
— Но не папуасом?
— В настоящий момент государства папуасов не суще­ствует, — сказал Таррас. — Но кто знает? — И засмеял­ся: — Папуасом!
Он в упор глядел в эти серые, окаймленные длинными темными ресницами, такие выразительные, серьезные, пылающие каким-то фантастическим умом глаза. И чудо свершилось: Реб Климрод тоже рассмеялся.
Все тело Реба сотрясал гомерический смех.
Таррас смеялся с ощущением какого-то неистового сча­стья, и этот миг он запомнил навсегда.