Глава 6. Часть 4. Приближенные короля

36
Молодая пара вошла ровно в десять часов утра. Банк был расположен — он находится там и сейчас — на Бан-хофштрассе, главной артерии города, соединяющей вокзал с Бурклиплац, что на берегу Цюрихского озера.
Это было роскошное, но строгое учреждение, где разго­варивали только вполголоса, стены его украшали дорогие картины, повсюду — белый мрамор, ящики с красной ге­ранью и выставленные наподобие церковных ковчежцев кофры с целым набором золотых монет всевозможной че­канки и разноцветными иностранными банкнотами, часть которых была особенно экзотична. Стук упавшей зажи­галки вполне мог прозвучать здесь, как гром средь ясного неба или как сигнал всеобщей тревоги.
Вошедшие были необыкновенно красивы.
Но как-то не сочетались друг с другом.
На ней был белый костюм от Кристиана Диора, на шее — сказочное колье из изумрудов и бриллиантов; это была самая красивая из женщин, когда-либо касавшихся туфелькой от Шарля Журдана пола швейцарского банка. И в самом деле, от одного взгляда на нее у Тадеуша Тепфлера, тогда двадцатишестилетнего помощника директора, дух перехватило.
Труднее, пожалуй, объяснить, почему спутник молодой женщины также произвел большое впечатление на Тепфлера: в движениях этого очень высокого и худого человека ощущалась какая-то скрытая сила, а глаза были удиви­тельно светлые и задумчивые. Но главное, облик его ни­как не вязался с обликом этой фантастически красивой женщины: на нем была простая полотняная рубашка ли­нялого голубого цвета с клапанами на плечах и нагрудных карманах; брюки того же оттенка и из такой же ткани; черные кожаные мокасины, тщательно вычищенные, но далеко не новые. А через плечо переброшен ремень хол­щовой сумки цвета хаки.
Тепфлер помнит, что первой к окошечку подошла мо­лодая женщина. Облокотившись на стойку, она одарила служащего изумительной улыбкой:
— Вы говорите на шаматари?
— Нет, мадам, — ответил тот. — Очень сожалею. Он и слова-то такого никогда не слышал.
— Даже самых простых выражений не знаете?
— Очень, очень сожалею, но действительно не знаю, мадам, — сказал служащий.
Новая улыбка, еще лучезарнее первой, если такое воз­можно.
— Ничего страшного, — продолжала молодая особа. — Я просто хотела узнать, и только.
Мужчина тоже подошел и, вопросительно приподняв бровь, молча встал рядом.
— Ни слова не знает, — сказала ему женщина. — По­разительно, но это так.
Ее спутник тоже облокотился на стойку кассы, положил сбоку сумку и спросил служащего:
— Но, может быть, вы говорите по-английски? Разговор и шел на английском.
— Да, сэр, — ответил служащий, начинавший поти­хоньку нервничать.
— А по-немецки?
— Я говорю и на немецком, — сказал служащий, кото­рого звали Вольфганг Рудольф Мюллер.
— А по-французски?
— Да, сэр. По-французски тоже.
— Может быть, и по-итальянски?
— Немного и по-итальянски.
— Но на испанском, идише, иврите, португальском, арабском и польском не говорите?
— По его лицу не скажешь, что он говорит по-поль­ски, — сказала женщина. — Это очевидно. Третья улыбка по адресу служащего:
— Не думайте, пожалуйста, что вас хотят обидеть. По правде говоря, у вас очень привлекательное лицо. Просто непохоже, что вы знаете польский.
— Да, господа, — сказал служащий. — Ни одного из этих языков я не знаю. Поверьте, я очень огорчен.
Тадеуш Тепфлер перехватил тревожный взгляд своего подчиненного и решил, что настало время вмешаться. Он сделал несколько шагов по направлению к кассе и, подой­дя, услышал, как мужчина доброжелательно объяснял служащему:
— Несмотря на первоначальное затруднения, я, тем не менее надеюсь, что мы сможем разобраться в этом деле вместе.
— Может быть, я могу помочь вам, господа? — спросил прибывший на помощь Тепфлер. — Господин…
— Слим Сапата, — совершенно невозмутимо и даже га­лантно назвал себя посетитель. Но сразу же после этого указательным пальцем более десяти сантиметров длиной подозвал Тепфлера и прошептал ему на ухо: — Но это псевдоним. Я здесь инкогнито. И был бы вам очень при­знателен, если бы вы помогли мне сохранить его.
«Он сумасшедший, — подумал Тепфлер. — Или куби­нец». В последние месяцы в Швейцарии появилось много кубинцев с вывезенным капиталом, на который после свержения Батисты и прихода к власти Фиделя Кастро но­вые хозяева Гаваны посматривали с вожделением.
— Я хотел бы просто получить чек, — сказал мужчи­на, — и снять вклад.
— Нет ничего проще, — ответил Тепфлер с безоблач­ным спокойствием, которого ему так недоставало в его бессонные ночи. — Как только мы убедимся, что вы оказа­ли нам честь, открыв у нас свой счет…
— Именно так, — сказал посетитель. — Но у меня нет с собой чековой книжки. Могу я воспользоваться чеком ва­шей кассы?
Тепфлер объяснил, какие мелкие формальности необ­ходимы для этого. После чего сам он и весь персонал бан­ка, как и вся Швейцарская конфедерация в целом, будут полностью к услугам господина Сапаты. Особенно если нумерованный счет.
— У вас такой счет?
— Да, — ответил мужчина.
Они перешли в соседний, более изолированный каби­нет. Приступили к выполнению формальностей. «Слим Сапата» грациозно протянул пальцы для снятия отпечат­ков, назвал секретный код сейфа, указал номер не менее секретного счета, свои инициалы РМК и даже согласился показать свой паспорт…
РЕБ МИХАЭЛЬ КЛИМРОД
Имя было совершенно незнакомо Тадеушу Тепфлеру. Быстро доложив обо всем начальнику, он пошел в кассу за чеком.
— Все в порядке, — кажется, так сказал он, вернув­шись. — Вы должны лишь указать сумму, которую снима­ете.
— Мне нечем писать, — мягко сказал Сапата-Климрод.
Только в этот момент Тепфлер обратил внимание на странное поведение молодой женщины и просто растерял­ся: она расположилась на низком мягком диване с совер­шенно явным намерением немного поспать. Дама успела снять туфли и чулки, а теперь расстегивала костюм от Ди­ора.
На ней уже ничего не осталось, кроме бюстгальтера и маленьких кружевных трусиков.
— Какие-нибудь проблемы? — спросил Сапата-Клим­род.
Тепфлер поперхнулся и уставился в стол…
— Никаких, — ответил он. — Абсолютно никаких.
…а на столе лежал один только чек. Он смотрел на него сверху, с другой стороны, но, разумеется, мог прочесть цифры. Большая загорелая рука начертала сначала кро­шечную «1», затем первый нолик, размером не больше единицы….
— Когда я мелко пишу, — серьезно объяснил Сапата-Климрод, — мне кажется, что я меньше трачу. Второй нолик, затем третий…
— Нельзя ли принести одеяло, — сказала женщина. — Мне немного холодно.
Тепфлер машинально поднял глаза и тут же обругал се­бя за это. Теперь она была абсолютно голой, улеглась на диван, положив голову на ладони, а пятку правой ноги — на пальцы левой.
— Этот господин пойдет относить наш чек и соблагово­лит принести тебе одеяло, дорогая, — сказал Сапата-Климрод. — Не так ли, любезный?
— Непременно, — ответил Тепфлер. — Как вам будет угодно.
Он начинал терять почву под ногами. И обратился к че­ку: …пятый нолик, шестой, седьмой…
«Mein Gott! — подумал Тепфлер. — Это и вправду су­масшедшие!»
…восьмой нолик, затем цифра три, далее запятая и в конце — цифра 45.
— Вот, пожалуйста, — сказал Сапата-Климрод, пере­вернув чек на девяносто градусов.
Его серые глаза пристально Смотрели на Тепфлера, ров­но ничего не выражая.
Тепфлер поперхнулся.
— Извините меня, — заговорил он, — вы забыли напи­сать сумму прописью. А также не поставили запятую,
Сапата-Климрод, очень удивившись, снова взял в руки чек.
— Ну нет же, — сказал он, — запятая на месте. Три — запятая — сорок пять. Все точно. Вот она. Дорогая? По­дойди на секунду, пожалуйста.
— Очень красивая запятая, — прозвучал голос молодой женщины. — Право, я не понимаю, чем она может не уст­раивать. Эти банкиры невероятно придирчивы. Все они одинаковы: берут ваши деньги с удовольствием, а вот от­давать…
Тепфлер, немного наклонившись вперед, чтобы полю­боваться ее коленями, заметил чуть сдавленным голосом:
— Извините, господин, но если вы оставите эту запя­тую там, где она есть, сумма составит один миллиард швейцарских франков.
— Речь идет не о швейцарских франках, а о долла­рах, — ответил Сапата-Климрод. — И точная сумма — один миллиард три доллара сорок пять центов. Я ручаюсь, что три доллара сорок пять центов действительно лежат на моем счету. Что же касается остального, то здесь я не со­всем уверен. Вам придется проверить. И, пожалуйста, не забудьте одеяло на обратном пути.
И тогда с Тадеушем Тепфлером что-то стряслось.
Он был швейцарцем, сыном, внуком, правнуком и праправнуком банкиров. Семья Тепфлеров была связана с банковским делом около трехсот лет. «Когда мой дедушка заговаривал о Банке, мы все умолкали на минуту».
Выйдя из кабинета, где он оставил пару, Тадеуш Тепфлер вдруг захохотал, как безумный. Конечно, смех этот был нервный, но он не мог его сдержать.
В тот же день Тепфлер совершил еще один дикий посту­пок — без стука вошел в кабинет человека, которого нена­видел больше всего на свете: к Отмару Брокману, началь­нику отдела кредитов.
— Там, внизу, — сказал он, — человек в плетенках вы­ставил нам счет в миллиард долларов.
После чего в припадке безудержного смеха чуть не сва­лился на пол. Очередной приступ веселости наступил у не­го из-за одной детали: «Какого черта я сказал «в плетен­ках»?»
— Вы пьяны, Тепфлер, — сказал Брокман.
Тепфлер сумел наконец положить чек на крышку сто­ла. Он хотел сказать что-то вроде «взгляните сами», но бе­зумный смех мешал ему артикулировать.
Брокман бросил взгляд на чек и пожал плечами:
— Это сумасшедший. Оповестите потихоньку полицию.
И вдруг будто щелчок сработал. Он снова взял в руки чек, внимательно изучил его. Встал. Подошел к маленько­му стенному сейфу, достал оттуда записную книжку и пролистал ее.
Затем вернулся к столу и снял телефонную трубку.
В тот день в десять двадцать пять утра Алоиз Кнапп находился в большом зале отеля Долдер — дом 65 по Курхауштрассе в Цюрихе. Он был вице-президентом Ас­социации швейцарских банкиров, президентом которой, по традиции, являлся частный банкир из Базеля, и в этом качестве принимал участие в ежемесячном собрании ее членов. Когда его позвали к телефону, он в первую мину­ту рассердился. Но не показал виду: и в человеческом, и в профессиональном смысле Кнапп был холоден, как сама смерть. В 1960 году ему было ровно пятьдесят.
— Что вас дернуло звонить, Брокман?
Выслушав его, он спросил:
— Проверка проведена полностью?
А затем сказал:
— Еду.
Около одиннадцати он был на месте. Брокман и моло­дой Тепфлер, скромно стоявший поодаль, ждали его.
— Где он?
Кнаппа провели в кабинет на первом этаже.
— Может быть, следует постучать, прежде чем вой­ти, — ненавязчиво подсказал Тепфлер, который либо ут­ратил желание смеяться, либо сумел достаточно овладеть собой, чтобы не дать волю смеху в присутствии Алоиза Кнаппа, спустившегося со своего Олимпа.
Кнапп постучал, его пригласили войти; переступив по­рог, он прикрыл за собой дверь. Пробыв внутри десять-пятнадцать минут, Кнапп вышел, лицо его чуть побледнело, а на правой щеке красовался очень характерный отпечаток красной помады в форме губ. Кнапп посмотрел на Тепфлера:
— Он хочет общаться с нами только через вас. Вы и есть Тепфлер, не так ли? Идите же к нему. Входите.
В полном недоумении Тепфлер вошел в кабинет. Он ус­пел услышать вопрос Брокмана и ответ Кнаппа.
Брокман спросил:
— Миллиард долларов! Это безумие. Что будем делать?
— Платить, — ответил Кнапп.
В кабинете Тепфлер увидел, что молодая женщина сто­ит на диване, закутавшись в одеяло, которое он ей принес. Мужчина был раздет по пояс, а лицо разрисовано губной помадой, как у индейца сиу, отправляющегося на тропу войны. Мужчина мило улыбался:
— Как вас зовут?
— Тадеуш Тепфлер.
— Я обожаю Тадеуша, — сказала женщина. — Он просто душка.
— Можно вас называть просто Тадеуш? — спросил мужчина. — А меня, пожалуйста, зовите Реб. Кстати, Та­деуш, я хотел бы получить этот миллиард в купюрах по сто долларов, не больше. Крупных купюр не надо, прошу вас. Вам только придется сложить их в кучу где-нибудь.
— Что же касается трех долларов и сорока пяти цен­тов, сказала женщина, — мы предоставляем выбор вам: либо три доллара сорок пять центов одной бумажкой, либо мелкой монетой. Нет, подождите, лучше пусть будут мо­неты: немецкие туалеты, где приходится платить за вход, если ты дама, и не нужно, если ты мужчина, — ведь вы понимаете, о чем я говорю, — абсолютно невыносимы.
Только в этот момент впервые (и это ощущение будет усиливаться в последующие часы) у Тепфлера закралось подозрение, что здесь что-то не так. Конечно, то, что кто-то мог представить такой чек, само по себе было уникальным фактом. Согласен. Но по реакции Кнаппа ясно: этот сероглазый мужчина действительно мог войти в швейцар­ский банк — неважно, крупный он или нет — и потребо­вать астрономическую сумму в миллиард американских долларов. Да, это подтверждало, что клиент владел совер­шенно невероятным состоянием. Но в мире насчитывалось еще несколько человек не менее богатых — конечно, их всего лишь горстка, но они есть. А тут что-то другое.
Во-первых, человек этот неизвестен. Тепфлер чуть ли не читать учился по финансовой прессе под наблюдением своего грозного деда. Он по именам и в лицо знал Говарда Хьюза, Ханта, Гетти, Гульбекяна, Онасисов и каких-то там Ниархосов, последние двое были мультимиллиардерами второго ряда. Он знал даже о существовании Даниеля Людвига, неизвестного или почти неизвестного никому в, мире. Но Климрод? Кто, черт возьми, когда-нибудь слы­шал об этом Климроде?
— Чем могу быть полезен? — спросил Тепфлер.
— Я хочу мартини со льдом, того и другого побольше, — сказала женщина. — Еще шампанского и икры. Насчет икры позвоните от моего имени шаху Ирана, у него есть несколько баночек хорошего качества. Скажете, что звоните от Чармен, он в лепешку расшибется.
— Какая-нибудь особая марка шампанского? — осведо­мился Тепфлер.
— «Дон Периньон-1945», розовое, пожалуйста. Три-че­тыре обычные бутылки для начала. Больших емкостей не надо. Вино выдыхается. Реб!
— Да, дорогая.
— Ты должен подарить десять — пятнадцать миллионов этому молодому человеку. Он действительно милый.
— Я подумаю об этом, — ласково ответил мужчина. — Как только они оплатят мой чек. Боюсь, что для этого по­надобится некоторое время. Тадеуш!
— Слушаю, сэр.
— Я бы не отказался от гамбургера, если это вас не очень затруднит. Во Франкфурте их готовят превосходно, кормят ими американских солдат, расквартированных в Германии. Не могли бы вы позаботиться об этом, Тадеуш?
— Конечно, конечно, сэр, — ответил Тепфлер. — С ра­достью.
Он попробовал выдержать испепеляющий взгляд серых глаз, но в конце концов вынужден был отвернуться. «Этот человек не сумасшедший, вовсе нет, — таков был первый вывод, к которому он пришел, дальнейшее лишь укрепило его в этом убеждении, — Может быть, он просто развлека­ется. Зато она…»
Да, какой бы необыкновенной красавицей она ни была, сомнений не оставалось: женщина была ненормальной, просто сумасшедшей. В ее безудержной веселости молодой Тепфлер разглядел болезненное и безнадежное возбужде­ние.
В кабинете Алоиза Кнаппа, куда в этот день он вошел впервые, Тадеуш Тепфлер застал группу людей: обстанов­ка сильно напомнила ему военный совет. Штаб собрался в полном составе, и, более того, через час на помощь явился старый почтенный Жакоб Фюссли; ему исполнилось уже семьдесят восемь лет, но только три года назад он решился уйти на пенсию и передать свой пост Алоизу Кнатту.
— Что нового, Тепфлер? Но не называйте его фамилии.
— Они хотят шампанского, но не какого-нибудь, а осо­бого, икры — тоже особой, а также гамбургеров — но только…
— Не паясничайте, прошу вас, — прервал его Кнапп. — Садитесь, Тепфлер. И слушайте. Наш клиент желает об­щаться только с вами. Следовательно, с этой минуты вы освобождаетесь от всех других обязательств и обязанно­стей. Вы будете поддерживать постоянный контакт, во-первых, с вашим клиентом, во-вторых, со мною и господи­ном Фюссли. Ваша задача проста: выполнять все просьбы клиента до тех пор, пока сумма расходов не превысит ста тысяч франков. По поводу любых затрат, превышающих этот предел, вы должны обращаться к господину Фюссли или ко мне. Вы женаты?
Тепфлер ходил пока в женихах. Кнапп снисходительно кивнул: хотя бы эта новость оказалась хорошей. И загово­рил снова:
— Понадобится некоторое время, чтобы собрать сум­му…
— Он хочет, чтобы все деньги были в сотенных купю­рах, не крупнее, — вставил Тепфлер, осмелившийся пре­рвать Великого Маниту.
Кнапп закрыл глаза. Затем открыл их:
— В таком случае нам понадобятся еще два дня. А в об­щей сложности три. В течение этих трех дней, Тепфлер, вы — на круглосуточном дежурстве. Если наш клиент, или ваш, пожелает, как уже бывало, не покидать нашего банка до тех пор, пока не получит по чеку деньги, вы оста­нетесь здесь вместе с ним. То есть с ними. Прощупайте по­чву, Тепфлер, попытайтесь узнать их намерения. Если они захотят ночевать у нас, мы переоборудуем зал Виль­гельма Телля под квартиру, а вам поставим раскладушку.
Тепфлер посмотрел на Кнаппа с безграничным удивле­нием. Он вдруг подумал, что Кнапп тоже сошел с ума, а с ним Достопочтенный Фюссли и все члены штаба — все, кроме него самого.
— Ночевать здесь? В банке?
Холодный взгляд пронзил его насквозь. Кнапп обернул­ся к «публике»:
— Мы с господином Фюссли хотели бы остаться втроем с Тепфлером.
«Публика» удалилась. Тепфлер остался один с двумя Великими Маниту.
— Тепфлер… — заговорили в унисон Достопочтенный Фюссли и Алоиз Кнапп.
— Прошу вас, господин Фюссли… — вежливо обратил­ся Кнапп к бывшему патрону…
— Нет, нет, никак нет, Алоиз, — забормотал Достопоч­тенный. — Вы теперь вcем руководите. А через несколько секунд добавил: — И слава тебе, господи.
— Тепфлер, — сказал Кнапп, — вы прекрасно понима­ете, что мы столкнулись с ситуацией, беспрецедентной в истории швейцарских банков.
— И очень похоже, банков всего мира, — заметил До­стопочтенный.
— Мы примем вызов и преодолеем все трудности, — продолжал Кнапп, — проявим выдержку, деловую сме­калку, оперативность и умение хранить тайну — тайну, Тепфлер! — то есть те качества, что принесли нам славу, богатство и возможность гордиться нашим учреждением.
Тепфлер почтительно поднял указательный палец:
— Можно задать вопрос, сэр?
— Да, мой мальчик.
— У нашего клиента действительно миллиард долларов на счету?
«Не следовало задавать этот вопрос», — подумал он в следующую секунду. Оба Маниту испепелили его взгля­дом.
— Не заставляйте нас думать, что вы не совсем в здра­вом уме, Тепфлер. У нас могут возникнуть опасения отно­сительно последствий выбора, который сделал наш кли­ент, потребовав, чтобы все контакты с ним осуществлялись через вас. Никто в целом мире не держит миллиарда долларов на банковском счету, Тепфлер. Про­сто наш клиент располагает правом кредита на сумму, превосходящую этот предел, и особые отношения, которые мы с ним поддерживаем, ставят нас перед необходимостью удовлетворить его просьбу.
Кнапп глубоко вздохнул и добавил:
— Тепфлер, в пятницу в пятнадцать часов мы закрыва­ем банк для посетителей, официальный предлог — неболь­шая внутренняя реконструкция. До тех пор банк должен работать как обычно, по крайней мере будем на это наде­яться. За исключением того, что семьдесят мужчин и жен­щин будут работать день и ночь, собирая необходимые нам купюры. У нас нет миллиарда по сто долларов, Тепфлер, здесь их умопомрачительно мало, и придется обращаться во все банки нашей страны и всей Европы и, очень похоже, в американский эмиссионный банк. Надо, чтобы сработал гигантский механизм — самолеты и спецэшелоны — в масштабах всего мира. И если мы достигнем цели за три дня, то это чудо можно будет объяснить лишь вмешательством божественной десницы. И вы будете замыкающим в этой цепи, Тепфлер. Вас зовут Тадеуш?
— Да, сэр.
— Тадеуш, остается последний пункт, на который я и господин Фюссли хотели бы обратить ваше внимание: не­сколько минут назад в этом кабинете, помимо господина Фюссли, вас и меня, находились еще пять человек, пред­ставляющих руководство нашего банка. Они не знают имени нашего клиента. Следовательно, вместе с Брокманом его знаем только мы четверо. А теперь вот что, Тепф­лер: если кто бы то ни было в этом банке, а тем более за его пределами, по вашей вине, даже если вы просто разго­вариваете во сне, окажется в курсе свалившейся на нас ка­тастрофы, а тем более узнает имя человека, которому мы ею обязаны, то, клянусь Богом, я сделаю так, что вы не найдете потом и самой скромной работы, даже места до­рожного рабочего. Я лично позабочусь об этом. Тадеуш, и пусть на это уйдет весь остаток моей жизни! Я ясно выра­зился, Тадеуш?
— Да, сэр. Предельно ясно.
— А теперь ступайте, мой мальчик. И старайтесь изо всех сил.
Они действительно расположились в зале Вильгельма Телля. Туда привезли спальный гарнитур на две комна­ты — его предоставил на время Долдер Гранд Отель. При­шлось пробить одну стену — для того чтобы вход во вновь оборудованную квартиру не привлекал особого внимания и попасть в нее можно было бы из соседнего дома либо че­рез задние помещения банка.
И тут началось: в течение нескольких часов каждый изощрялся как мог. Понадобилась, конечно, ванная ком­ната. Затем кухня — во-первых, чтобы разогревать блюда, заказанные на стороне, во-вторых, чтобы было где рабо­тать специалисту по гамбургерам, которого в тот же день привезли на самолете из Франкфурта вместе с его инстру­ментарием и запасом продуктов.
Далее — телефонная связь, в общей сложности пять ли­ний.
— Мне надо сделать несколько звонков, — объяснил мужчина Тепфлеру. — Но ни в коем случае я не хотел бы перегружать банковские каналы связи. Я бы себе этого не простил. Но пока я решу, что делать, хотел спросить, если это, конечно, не слишком обременительно: нельзя ли нам оборудовать небольшой зал для просмотра фильмов? Ма­дам Сапата обожает кино, особенно Хемфри Богарта. Не могли бы вы взять это на себя, Тадеуш? Было бы очень любезно с вашей стороны.
И действительно, мужчина звонил беспрерывно.
Тепфлер улавливал обрывки разговоров на самых раз­ных языках.
Что касается женщины, то первоначальное интуитив­ное ощущение Тепфлера с каждым часом обретало харак­тер все большей уверенности: «Ее надо вязать, она совсем безумная». Но у Тепфлера не было никакого желания шу­тить по этому поводу. Наоборот, его мучила какая-то не­понятная тоска. Да и могло ли быть иначе, если видишь, какую любовь и нежность ОН питает к НЕЙ. И какое у него ангельское терпение…
Первый день был довольно беспокойным из-за беготни, которую старались скрыть от посетителей банка и служа­щих, не знающих, что происходит.
Но вечером, после закрытия, все успокоилось. Зал Вильгельма Телля находился на первом этаже и обычно использовался для приемов. На всякий случай его изоли­ровали от остальных помещений, а на ночь поставили двух дополнительных стражей (но они ни разу не видели пару и даже не подозревали о ее присутствии). Инструк­ции, полученные Тепфлером от Кнаппа, не вызывали ни­каких вопросов:
— Тадеуш, вы остаетесь с ними. Я прошу вас об этом в порядке личного одолжения. Потом вы получите какой хо­тите отпуск, и мы вместе обсудим, чем вы у нас займетесь в будущем. Но не оставляйте их ни на минуту, Тадеуш, и постарайтесь быть как можно любезнее. Если нужно, по­давайте им обед, выполняйте все их прихоти. Тадеуш! Во всем доверяйтесь нашему клиенту, у него есть особые при­чины вести себя так…
Тепфлер считает, что с первой минуты Кнаппу было известно о душевной болезни женщины и о том, что вся эта немыслимая трехдневная комедия была задумана только, для того, чтобы «позволить человеку, назвавшемуся Климродом, — ведь тогда я думал, что это всего лишь псевдоним, и даже предполагал, что речь идет о Даниеле Людвиге, которого я никогда не видел, хотя наш посети­тель показался мне слишком молодым, чтобы быть Людви­гом, — позволить ему, как бы это сказать, разыграть спек­такль перед женщиной, в которую он был безнадежно влюблен. А может быть, он пытался хоть на несколько ча­сов проникнуть в ее мир, мир безумной…
Так называемый Климрод всегда знал, на что идет…
Второй день был поспокойнее, по крайней мере отчасти. Пара расположилась на постой, окончательно устроилась, хотя и весьма экстравагантным образом. Весь первый этаж банка был закрыт для посторонних за исключением Кнаппа и Тепфлера. Накануне, в соответствии с высказанным молодой женщиной пожеланием, Тадеуш позвонил в Те­геран. К его великому удивлению, после того как он про­изнес имя Чармен Пейдж, с ним заговорили намного любезнее. Но он совсем уж остолбенел, когда к телефону подошел сам шах и деликатно стал расспрашивать о Чармен.
— Кажется, она очень хорошо себя чувствует… да, Ва­ше Величество, — ответил ошарашенный Тепфлер. — Она просто захотела немножко икры и поручила мне…
Тогда Его Императорское Величество сказал по телефо­ну, что Они прекрасно понимают ситуацию, и отдадут не­обходимые распоряжения, а также были бы признательны Тепфлеру, если бы он заверил мисс Пейдж в Их самых дружеских чувствах.
И действительно, икра была получена, прислана специ­альным самолетом: два величественных и очень молчали­вых иранца, явно дипломаты или тайные агенты, достави­ли ее прямо в банк через служебную дверь. «Это была не жизнь, а какой-то безумный сон», — говорит Тепфлер двадцать два года спустя.
Кризис наступил в конце второго дня. Как было предус­мотрено, для Тепфлера поставили раскладушку в малень­ком кабинете, расположенном через две комнаты от зала Вильгельма Телля. Он услышал крик около девяти часов, а перед этим — грохот разбитого стекла и глухие удары.
Он помешкал немного, но затем бросился в зал. Посту­чал. Ему разрешили войти. Тепфлер увидел, что мужчина старается удержать молодую женщину, отведя ей руки за спину, а она, блуждая глазами, брызгая слюной и тяжело дыша, яростно вырывается.
— Помогите мне, прошу вас, — сказал он. — Отнесем ее на кровать.
И тогда Тепфлер спросил, не надо ли позвать врача, на что ему ответили:
— Нет. Такие нервные припадки иногда случаются с моей женой. Я знаю, что нужно делать.
Муж был сверхъестественно спокоен. Тепфлер помог ему положить женщину на кровать, ей сделали укол. Ско­ро он подействовал.
— Теперь она поспит.
В бледно-серых глазах вдруг появилась такая бесконеч­ная, такая немыслимая печаль, что Тадеушу Тепфлеру показалось, будто мужчина сейчас заплачет. Он отвернул­ся…
— Тадеуш!
— Да, сэр.
— Спасибо.
Тепфлер кивнул головой. Он не знал, что говорить и что делать.
— Расскажите мне о себе, — очень тихо попросил Хозя­ин. — Есть у вас братья, сестры? Вы женаты?
Они разговорились, вернее, в глубокой тишине опустев­шего банка с полчаса говорил Тепфлер, он рассказывал о разном, в частности о грозном деде Антоне Густаве, Каза­лось, собеседник почти не слушает его, сидит с задумчи­вым видом, уставившись широко раскрытыми глазами в пустоту, но его вопросы свидетельствовали о том, что он слушает с огромным вниманием, которого, по мнению Тепфлера, вовсе не заслуживал его рассказ.
Наконец Тепфлер ушел и улегся на свою раскладушку. Заснуть не удавалось, нестерпимо мучила печаль. Через анфиладу дверей, которые он оставил открытыми на слу­чай, если что-то понадобится, Тадеуш видел, что свет в зале Вильгельма Телля все еще горит. В конце концов, промучившись часа два, Тепфлер встал и пошел узнавать, не нужно ли чего-нибудь.
— Ничего, спасибо, — ответил мужчина тихим и лю­безным тоном.
В этот момент он сидел у кровати, на которой спала мо­лодая женщина, и читал по-немецки Гомера в переводе Иоганна Бодмера — это была книга из личной библиотеки Алоиза Кнаппа.
«Он провел так всю ночь, я уверен. И утром все еще си­дел на том же месте…»
Но увидев их чуть позже вместе, Тепфлер заметил, что молодая женщина, Чармен Пейдж — так, видимо, звали ее — выглядела почти нормальной; сначала она казалась несколько заторможенной, что вовсе не мешало ей быть по-прежнему красивой, даже наоборот, затем, по проше­ствии нескольких часов, к ней вернулась ее веселость, по­рой переходящая в грубоватый юмор. Да, она казалась нормальной, если не считать беспокойного и лихорадочно­го блеска в фиолетовых глазах.
И вот наступил третий день, тот день, когда был собран миллиард.
В течение двух предыдущих суток бронированные гру­зовики все время подъезжали к банку, одни — непосредст­венно из Цюриха, то есть из других банков, которые, на­сколько было это возможно, опустошили все свои запасы американских долларов, но главное, машины шли из аэро­порта Клотер. Движение стало особенно интенсивным на третий день, но оно не слишком привлекало внимание по­сторонних глаз, поскольку банк закрылся раньше обычного. Деньги начали скапливаться. Никто в точности не мог определить, сколько места займет миллиард долларов, сложенных в пачки. В целях предосторожности вместо ма­ленькой комнаты, которая вполне могла оказаться слиш­ком тесной для этой цели, выбрали холл и решили склады­вать деньги посредине, на подстилках.
Тадеуш Тепфлер, чтобы чем-нибудь заняться, сам по­пытался сделать подсчет.
Связка из десяти купюр по сто долларов вместе с лен­точкой была почти в семь с половиной миллиметров тол­щиной. Чуть меньше — если бумажки были новые, чуть больше — если подержанные. Он остановился на средней величине. Таким образом получалось, что миллион долла­ров, сложенных в пачки из сотенных купюр вместе с лен­точками, образует кипу высотой семь с половиной метров.
Затем он измерил сотенную бумажку по длине и шири­не. И оказалось, что поверхность одной купюры равна ста пятидесяти с половиной миллиметрам, умноженным на шестьдесят шесть миллиметров.
Оставалось узнать, сколько денежных связок из 15,5 см на 6,66 см (умноженных на 7,5 метра по высоте) уместит­ся на одном квадратном метре.
Ответ: девяносто. «Девяносто миллионов долларов на одном квадратном метре, Боже милостивый! Сколько же денег уместилось бы в пяти комнатах!»
…Однако в миллиарде — тысяча миллионов.
А если тысячу разделить на девяносто…
Одиннадцать — запятая — сто одиннадцать квадратных метров.
Разумеется, при той же семиметровой высоте. Это вы­ходило за рамки здравого смысла. Если высота потолка в холле местами вполне соответствовала задаче, то добрать­ся до верха этой горы после того, как ее нагромоздят, было бы крайне затруднительно. «И если наш клиент захотел бы пересчитать эти кучи, ему понадобился бы вертолет или по меньшей мере альпинистское снаряжение».
Поэтому Тепфлер решил, что вместо девятисот девяно­сто одной кипы и пыли, которая взметнулась бы на семь с половиной метров вверх, лучше было бы ограничить высо­ту упомянутых кип. Разделив, например, каждую на пять частей. Это то, что надо.
«Четыреста пятьдесят пять куч… или четыреста пятьде­сят шесть», — он явно где-то ошибся.
Но результат показался ему вполне подходящим и ре­ально достижимым: таким образом миллиард можно было бы уложить штабелями высотой полтора метра на площа­ди приблизительно пятьдесят шесть квадратных метров.
«В любом случае все деньги уместились бы в холле, это уже неплохо. В каком-нибудь другом помещении — нет, а в холле — да».
Сложные расчеты Тадеуша Тепфлера оказались оши­бочными. Не совсем, но все же во многом. Головокружительная гора банкнот заняла более шести­десяти квадратных метров и местами немного превышала два метра. По той простой причине, что не удалось собрать достаточно купюр по сто долларов и пришлось иногда до­полнять недостающие суммы пачками в пятьдесят, двад­цать, десять, пять и даже в один доллар.
И это значительно увеличило объем сооружения.
Около семи часов, то есть вечером третьего дня, в зале Вильгельма Телля зазвонил телефон. Тепфлер, дожидав­шийся звонка с того момента, как отъехал последний бро­нированный грузовик, дрожа от возбуждения, взял труб­ку. Голос Кнаппа произнес: «Пора».
Они втроем спустились вниз; пара, обнявшись, шла чуть впереди молодого швейцарца.
В большом безлюдном холле поодаль от миллиарда банкнот стояли лишь Алоиз Кнапп и достопочтенный Фюссли, опиравшийся на трость.
Человек, назвавшийся Климродом — во всяком случае, так считал Тадеуш Тепфлер, — не подошел к сокровищу. Он замер, уставившись чуть вытаращенными глазами в пустоту, и даже тень юмора или веселости исчезла с его лица.
Молодая женщина, наоборот, медленно обошла гору де­нег и осмотрела ее.
— Миллиард долларов? — спросила она.
— Миллиард три доллара и сорок пять центов, — отве­тил Кнапп. — Просим нас извинить за задержку в оплате вашего чека.
Она исчезла за грудой денег. Но ее голос звонко прозву­чал под сводами холла:
— И все это принадлежит тебе, Реб?
— Да, — бесстрастно ответил мужчина.
— И сколько же раз по столько у тебя есть, Реб?
— Не знаю.
— Два раза? Пять? Десять?
— Не знаю.
Она снова оказалась в поле зрения четырех мужчин.
— А если я подожгу их, Реб? Могу я все это сжечь?
— Да.
— Правда, могу?
— Да.
Но он улыбнулся и сказал чарующе нежно:
— Только одновременно ты подожгла бы и банк.
— Купи банк.
— Ну зачем нам банк, любовь моя? Это очень грустное место, ты не находишь?
Она посмотрела на него, и вдруг слезы навернулись на ее глаза:
— Ты необыкновенно ласковый и нежный, Реб. Я люб­лю тебя.
— Я тоже люблю тебя, Чармен.
Она прислонилась к стене из долларов и заплакала — совсем беззвучно.
Сначала Тепфлер, затем Кнапп и наконец Фюссли от­вели взгляд, не в силах дольше глядеть на нее, на нее и на него — в тот момент он был похож на человека, которого распинают.
— Теперь можешь опять отвезти меня туда, Реб. Пусть они снова запрут меня.
Многочисленная охрана, расставленная снаружи, по знаку Кнаппа пропустила их обоих. Даже после того, как двери закрылись, Тепфлер не двинулся с места. Кнапп сказал ему:
— Идите домой, мой мальчик. Все кончено.
— Что мы будем делать со всеми этими деньгами?
— Возвратим их туда, откуда взяли. Что еще можно сделать?
Тадеуш Тепфлер кивнул. Разумеется. Теперь и он пошел к выходу.
— Тадеуш!