Глава 6. Часть 6. Приближенные короля

Оказалось, что они делали это не очень быстро. Чтобы уложить десяток змей в мешок, им понадобилось две ми­нуты и десять секунд с хвостиком.
— Неплохо, но можно сделать то же самое значительно лучше, — заявил распорядитель.
И напомнил, что уже установленный рекорд — минута девять секунд.
— Реб?
— Рано, Диего.
Климрод стоял очень прямо, кисти вытянутых вдоль те­ла рук неподвижно повисли, глаза блуждали в пространст­ве.
— Реб, кто войдет с тобой в клетку и будет держать ме­шок?
— Уилсон.
Пауза. Вторая команда вошла в клетку.
— Пусть Уилсон идет ко всем чертям, — сказал вдруг Диего с угрюмой решительностью. — Я, и никто другой, буду держать для тебя мешок.
— Нет.
— Хорошо, Реб. В таком случае тебе придется убить ме­ня. Потому что я прыгну в эту клетку и сяду на этих под­лых гадов.
Диего мучил страх по двум причинам, и обе были оди­наково чудовищны. Во-первых, змеи внушали ему настоя­щий ужас, но, с другой стороны, еще больше он боялся увидеть, как Реб умирает у него на глазах, а он ничего не может сделать, пожалуй, только умереть вместе с ним. Ему ни разу и в голову не пришло мешать Ребу в том, что Уилсон называл «игрой с гремучниками». Но если даже предположить, что такая мысль и посетила бы его, он, зная, каким бывает Реб в любых ситуациях, тут же отбро­сил бы ее. Он считал, что его роль при Ребе состоит в том, чтобы .сопровождать, а если нужно, ободрять и помогать ему до последней точки на его пути. На каком угодно пу­ти. Независимо от цели.
— Реб, умоляю тебя.
Он дрожал, на глаза навернулись слезы:
— Не откажи мне, Реб.
— Джок, — спокойно сказал Реб Уилсону, — произошла замена: Диего будет держать мешок вместо вас. В остальном, Джок, все крайне просто: пока я не посмотрю на вас, вы ничего не делаете. Ничего. Согласны?
— Это идиотизм, парень, — сказал Уилсон.
— Я буду пристально смотреть на вас несколько секунд, и только в этот момент, не раньше, вы вмешаетесь.
— Ладно. Если вам так хочется.
— Да, я так хочу.
Они вышли пятыми, и как раз перед ними команда из двух человек, приехавших из соседней деревни Брауневуд, поставила новый, довольно поразительный рекорд по заброске десяти гремучих змей в мешок — пятьдесят де­вять секунд; у них были все шансы получить приз в триста долларов. И они решили отпраздновать свою будущую по­беду — убили змей и начали снимать с них шкуру, чтобы поджарить на углях и съесть.
Третьей команде, выступавшей перед ними, не так по­ везло: змей пришлось удерживать снаружи при помощи палок с зубцами; одна из них укусила змеелова в ногу, и машина «скорой помощи» — у входа в ригу стояло три та­ких с заведенными моторами, — загудев всеми сиренами, повезла его в больницу Вако.
С девятью первыми змеями все обошлось хорошо, хотя временной показатель был не из лучших. Когда девятая змея упала в мешок, который держал обливавшийся потом Диего, прошло уже около полутора минут. Но Реб, конеч­но, мог двигаться и побыстрее. Каждый раз без тени коле­баний его большая рука хватала треугольную голову точ­но под челюстью, затем спокойно и неторопливо Реб делал последнее движение, опускал бешено извивающееся тело в отверстие мешка. На лице — полнейшая невозмути­мость. Однако два раза он улыбнулся Диего. Так что в ка­кие-то секунды последний поверил, что Реб отказался от своего намерения.
Наступила очередь десятой змеи. Это была алмазная порода длиной полтора метра, очень красивая, переливаю­щаяся. В тот момент, когда Реб приблизился к ней, она приняла боевую стойку: передняя часть тела изогнулась вертикально в букву S, а голова с чуть выступающим раз­двоенным язычком еле заметно покачивалась туда-сюда.
…Когда палка, которую Реб держал в правой руке, ока­залась примерно в двадцати сантиметрах от нее, голова, как молния, метнулась вперед. В десятую долю секунды левая рука упала, вцепившись в верхнюю часть тела змеи, очень быстро продвинулась вперед к голове и зажала ее — змея не могла уже прыгнуть, а только размахивала хво­стом.
— Внимание, Диего! — предупредил Реб, улыбнувшись в третий раз.
Он бросил палку, очень осторожно поменял левую руку на правую и нажал: челюсти невероятно широко раскры­лись и стали ясно видны крючковатые зубы.
— Пора, — сказал Реб.
Он вытянул вперед разжатую ладонь левой руки, под­ставил ее змее и разжал правую руку. Толпа взревела. Зу­бы впились в перемычку между большим и указательным пальцами.
— Пожалуйста, Диего, держи мешок крепче, — произ­нес Реб сквозь сжатые зубы.
Но после этого он уже не мог говорить. Какой-то чело­век ринулся в клетку и вырвал у Диего Хааса мешок, ко­торый тот чуть не уронил. Уилсон приблизился к Ребу и ударом ножа отсек голову змеи и оторвал ее зубы от руки. Уилсон и еще двое взяли Реба под мышки и под колени, вынесли из клетки и положили на стол; Реб весь дрожал, лицо стало белым, как мел.
Он крепко сжал челюсти, закрыл глаза, и только ноздри напряглись. Реб не издал ни одного звука.
— Его нужно оперировать. — Я жду, — сказал Уилсон. — Он велел ждать до тех пор, пока не посмотрит на меня. Спросите у его приятеля.
— Ждем, — подтвердил Диего, его желтые глаза лихо­радочно горели. Тридцать секунд.
— Следи за машиной «скорой помощи», — сказал Уил­сон.
— Сорок секунд, Реб, — не выдержал Диего.
— Keep it cool, man
[Кеер it cool, man (англ.). — Не горячись, парень.].
— Пятьдесят, — продолжал Диего.
Теперь Реба сотрясали судороги, и, если бы двое мужчин не поддерживали его, он упал бы на землю.
— Keep it cool, man.
— Минута! — воскликнул Диего.
Через двадцать пять секунд Реб открыл глаза и явно силился улыбнуться, его светло-серые глаза сначала отыскали глаза Диего и наконец обратились к Уилсону.
— ПОРА! — заорал Уилсон.
Бегом донесли они Реба до машины; дверцы ее были заранее, открыты, шофер сидел за рулем, а носилки и инструменты были наготове. Один из медиков попытался пустить Диего в машину, но сразу ему в живот уперлось дуло кольта-45, который держал аргентинец.
— Если он умрет в дороге, amigo, мы все за ним отправимся. Muy pronto, рог favor
[Muy pronto, роr favor (исп.). — Поскорее, пожалуйста.].
И прямо в машине при помощи ножа и без анестезии они отрезали всю уже омертвевшую ткань: затронутая полоска протянулась от перемычки между большим и указательным пальцами к кисти руки и даже почти до локтя, длина ее была примерно тридцать сантиметров, ширина в наиболее зараженном месте — пять сантиметров, глубина, раны — не менее полсантиметра. Потеря крови сравнительно невелика.
В Вако врачи сказали Диего, что эта варварская операция практически была не нужна, «но здешние безумцы гордятся такими шрамами, а ваш друг, судя по всему, побил в этом своеобразный рекорд».
Но, как бы то ни было, он, конечно не умер.
39
Джордж Таррас считает абсурдным предположение, что Реб Климрод, затеяв вышеизложенную историю в Вако (и других местах, о которых Диего Хаас не пожелал расска­зывать), сознательно искал смерти.
«Он жестоко страдал, потеряв единственную женщину, которую любил. И очень романтично представлять обезу­мевшего от горя Климрода этаким скитальцем, при каж­дом удобном случае бросающим вызов Смерти, отнявшей у него Чармен.
Но нельзя подходить к сверхчеловеку с обычной чело­веческой меркой.
Второго такого богача, наверное, не знала история.
С середины шестидесятых годов Климрод владел состо­янием в семь-восемь миллиардов долларов, в то время рав­ным, а может быть, и превосходящим состояние Людвига и Гетти вместе взятых. Но он еще не достиг потолка, далеко не достиг.
Нет, если романтика и присутствовала где-то, то не здесь, и ее, конечно, надо учитывать, на совсем на другом уровне. Схватка Реба с гремучими Змеями вполне вписы­вается в рисунок его жизни, и, конечно, это всего лишь ба­нальное приключение. Достаточно вспомнить первую встречу с Диего Хаасом в ноябре 1947 года, когда Реб бук­вально на его глазах отправился в бескрайние, нехоженые и опасные джунгли, чтобы пройти в одиночку несколько тысяч километров, тогда у него был только один шанс из миллиона выбраться оттуда живым. Или то, как он создал состояние, размеры которого не укладываются в голове, и при этом до конца оставался в тени; но даже этого недо­статочно, чтобы охарактеризовать его.
Подлинный размах личности Климрода превосходит все это. Я вижу его в фантастическом финальном фейерверке…»
Франсиско Сантана приехал в Нью-Йорк в сентябре 1964 года. Тогда-то и состоялась первая его встреча с Дэвидом Сеттиньязом, который знал Сантану только по фа­милии. Двое его помощников уже побывали у Сеттиньяза раньше, явились поодиночке, не зная друг друга, и каж­дый принес особое досье; оба были уверены, что выполня­ют секретное поручение. Совершенно ясно, что Сантана и в отношении своих подчиненных строго придерживался системы непроницаемой изоляции, которая была дорога Ребу Климроду.
Мексиканец отказался лично явиться в контору на Пятьдесят восьмой улице. Однажды утром он позвонил, назвал условленный пароль, чтобы его узнали, и крайне любезно, на беглом английском с еле заметным акцентом спросил Сеттиньяза, не согласится ли он прийти в квартиру на Пласа, ведь это совсем недалеко. Благодаря сведениям, переданным таинственным Джетро, Сеттиньяз знал абсолютно все о своем собеседнике и, разумеется, то, что он поднимался все выше и выше по иерархической лестнице в штабе Реба. Сеттиньяз, не колеблясь, согласился. Не так часто он имел возможность покидать свой кабинет, к тому же его подстегивало любопытство: группа Сантаны представила первоклассную работу и обнаружила новые и очень заманчивые варианты дальнейшего расширения де­ятельности Климрода.
— Я мало знаю о вас, — начал Сантана. — Только то, что мне сказал Реб. Точнее, он велел мне отчитываться перед вами во всем, абсолютно во всем. Могу я задать вопрос?
— Спросить всегда можно, — ответил Сеттиньяз, которого немного забавляла ситуация. Ведь уже не в первый раз посланник Реба, какой бы ранг он ни занимал в тайной иерархии, боялся довериться ему.
— Кто вы? — спросил Сантана.
— Адвокат, — ответил Сеттиньяз. — Такой же, как и вы. Ни больше ни меньше.
И после этого он уже угадывал вопрос или скорее вопросы, которые вертелись на языке у мексиканца: «Кто вы такой, чтобы мне приходилось давать вам столь полный отчет?» Или: «Кто такой Реб Климрод? Может быть, он то­же чей-то агент? Но если да, то чей же? Кто может стоять над Климродом, кто, черт возьми, мог бы это быть? Суще­ствует ли в мире человек, имеющий право приказывать Ребу Климроду?»
В основном именно последний вопрос не давал покоя людям, приходившим к Сеттиньязу. Как правило, они бы­ли фанатически преданны Ребу, и их бесило, когда они уз­навали, что еще кто-то другой имеет доступ ко всем тем тайнам, которые они так ревностно хранили. К тому же никто из этих людей, абсолютно никто, не имел полного представления о Ребе. Каждому из них было открыто лишь одно звено в чудовищной головоломке… И только Сеттиньяз мог сложить все звенья воедино… Впрочем, не все, а почти все, потому что в 1964 году он абсолютно ни­чего не знал о том, что готовится в Южной Америке…
На случай, если бы Сеттиньяз возгордился своим иск­лючительным положением и надо было бы вернуть его на грешную землю, существовал очень хитроумный ход: Джордж Таррас высказал предположение, что, вполне возможно, где-то еще, например, в Нью-Йорке, существу­ет другой Сеттиньяз, также много мнящий о себе и также в полной тайне решающий головоломку, которая, конеч­но, отличается от головоломки Дэвида, но тем не менее столь же чудовищно сложна…
Сеттиньяз взглянул на Сантану:
— Моя задача — все регистрировать, и только, я что-то вроде писаря.
Мексиканец сверлил его своими черными, чуть раско­сыми, очень жесткими глазами. Но вот он, кажется, рас­слабился. Спросил, успел ли Сеттиньяз изучить досье, ко­торые он передал ему через своих помощников. Сеттиньяз сказал «да».
— Это грандиозный план, — чуть ли не с сожалением продолжал Сантана. — Только в Далласе операции рас­считаны на сто миллионов долларов и больше.
— Действительно грандиозно, — согласился Сеттиньяз, изо всех сил стараясь показать, что его это поразило.
А сам думал: «В данную минуту я, кажется, разыгры­ваю из себя Реба. А ведь у меня напрочь отсутствует чув­ство юмора!»
— И это еще не все, — снова заговорил Сантана. — Столько же, а может быть, и больше принесут нефтяные сделки в Маракайбо и в Карибском бассейне. Сто пятьде­сят дополнительных миллионов — более или менее реаль­ная цифра.
— Невероятный размах, — сказал Сеттиньяз, который, быстро сделав подсчет, одновременно рассуждал про себя так: «В общей сложности это должно составить три-четыре процента состояния Реба. По крайней мере того состоя­ния, о котором мне известно. На том уровне, которого мы достигли, цифры теряют значение».
— Еще одно, — продолжал Сантана, — завод по опрес­нению морской воды…
Этот проект был известен Сеттиньязу с самого рожде­ния — не его самого, конечно, а завода. Сведения о нем появились в досье в 1956 году, сразу после начала Второго наступления. Одна панамская компания, разумеется, принадлежавшая Климроду, в три приема арендовала у мексиканского правительства примерно сто тысяч гектаров пустынных, а потому и необитаемых земель. Вторая, тоже акционерная, компания построила установку, позволяющую получать одновременно и питьевую воду, и соль; вторую компанию возглавлял некий Элиас Байниш, позднее Сеттиньяз узнал, что это был двоюродный брат Яэля, эмигрировавший в США. Третья компания, основная база которой находилась на английском острове Джерси, по­строила дешевые дома. Четвертая занялась продажей земельных участков под руководством одного доверенного мексиканца — его рекомендовал Франсиско Сантана; за­тем эти участки были перепроданы земледельцам или мексиканским компаниям. Пятая, на сей раз француз­ская, компания — одним из ее крупных акционеров был Поль Субиз — построила порт, который мог принимать суда водоизмещением до ста пятидесяти тысяч тонн.
… И, наконец, шестая компания, владельцем которой по доверенности оказался Франсиско Сантана, занималась продажей соли, объем производства которой достиг пят­надцати миллионов тонн в год.
— Есть новости, — сказал Сантана, — и я предпочел приехать сам, чтобы поговорить с вами, а главное — по­знакомиться. Новости касаются заводов, опресняющих во­ду: мы подписали договора о строительстве других таких заводов на Аравийском полуострове на очень выгодных ус­ловиях. Ливанский банкир из Бейрута по имени Шахадзе помогал нам во время всех встреч с эмирами, и я посовето­вал Ребу как-то вознаградить его. Но не это привело меня сюда. В настоящее время мы ведем переговоры о выкупе нашего завода в Мексике. Согласие практически достигну­то, цена — шестьдесят миллионов долларов, а это очень хорошо. Проблема в другом. Несколько лет назад мы, на­лаживая производство соли, заключили договора с одним химическим концерном в Японии. Недавно мы их возоб­новили, но их адвокат, некий Хань, упрям, как черт. Этот гонконгский китаец кого угодно сведет с ума. Но бог с ним. Я хотел бы обсудить историю с судами. Она меня немного раздражает. Эксклюзивное право на перевозку соли было передано одной либерийской компании на условиях, кото­рые в данном случае меня не удовлетворяют.
— Какое это имеет значение, — заметил Сеттиньяз, — сиги все будет перепродано немецким компаниям?
— Вот уже три года, самое малое, эта либерийская су­доходная компания наживает огромные барыши за нашей спиной.
— Вы говорили об этом с Ребом?
— Много раз. Он признал, что совершил ошибку, когда заключал первые контракты. Но после моих настойчивых уговоров разрешил снова вступить в борьбу. Хотя сам готов был отнести это дело в разряд прибылей и убытков. И тут я столкнулся с адвокатами либерийской компании, нъю-йоркскими греками, братьями Петридис. Это стена. Вы их знаете?
— Только по фамилии, — ответил Сеттиньяз. — У них прекрасная репутация.
А сам думал: «Приближенные Короля теперь воюют друг с другом! Представляю себе, каким невозмутимым, наверное, стало лицо Реба, когда Сантана пришел и объя­вил ему, что собирается вцепиться в горло Нику и Тони. Что за безумная история!»
— Сеттиньяз, — обратился к нему мексиканец, — бывают дни, когда я с трудом понимаю Реба. Чаще всего он кажется мне гениальным, поистине гениальным, и я знаю, что говорю. Но иногда он совсем исчезает. И я даже не знаю, где искать его, если он мне понадобится…
— Такое уже случалось? Я хочу сказать: случалось ли так, что вам он был нужен, а найти его вам не удавалось?
— До сего дня ни разу. Но это же может произойти. И я говорю не только о его физическом отсутствии. Иногда он работает спустя рукава, как, например, в этой истории с морскими перевозками. Можно подумать, что деньги его не интересуют. Я не жалуюсь, наоборот. Но мне хотелось бы обсудить это с кем-нибудь. Сеттиньяз, а нет ли чего-то такого, что я должен был бы знать, но не знаю? Не верю, не могу поверить, что Реб совершил ошибку. Вы будете смеяться, но я считаю его почти непогрешимым. Можете вы ответить на мой вопрос?
— Вы знаете все необходимое.
Сеттиньяз улыбнулся. За секунду до этого он чуть не расхохотался как безумный, представив себе всех Приближенных Короля, которых только что назвал Сантана: Ханя, Шахадзе, Субиза, Этель Кот (компания Джерси), Петридисов, самого Сантану и даже Элиаса Байниша (хотя последний был не Приближенным Короля, а просто, доверенным лицом, которому Реб передал компанию), и как они борются, торгуются друг с другом, не будучи знакомы, и, разумеется, все поголовно проявляют «упрямство и настойчивость». А за всеми ними наблюдает хитрый глаз самого Реба, который держится в тени, «точно так же, как и я».
Но растерянность, которую вдруг обнаружил перед ним мексиканец, столь блестящий человек, очень напоминала ему его собственное отношение к Ребу, чтобы он мог над ним смеяться.
— Франсиско, Реб производит на меня такое же впечатление. Несомненно, он человек необыкновенный.
С этого момента началась их дружба. У Франсиско Сантаны была другая и, по сути, главная причина для встречи с Сеттиньязом. По приказу Реба он вот уже год работал вместе с Джорджем Таррасом над решением особой задачи: того, что принято называть «налоговым раем». С самого начала, то есть с тех пор, как возникло умопомрачительное состояние Климрода, именно Джордж Таррас с помощью целой команды специалистов в области международного налогового права лично на себя возложил задачу создания тайных фондов организации (которая по форме напоминала множество пирамид, по­ставленных рядом, по одной на каждого Приближенного Короля; они были разного размера в зависимости от сферы деятельности и ничем, помимо самого Реба да того, что знал о них Дэвид Сеттиньяз, не были связаны между со­бой).
Сама природа этой организации хранилась в тайне. Она широко использовала возможности, которые в начале пя­тидесятых годов предоставляли законодательства некоторых стран для деятельности совершенно неизвестных ак­ционерных компаний, когда это было возможно или выгодно. Таким образом в картотеку Сеттиньяза попала целая вереница предприятий, разместившихся в Панаме, Монако, Вадуце в Лихтеншейне, на Джерси или Гернси.
С 1962 по 1968 год, по мере того как колониальное правление ослабевало или вообще упразднялось, список пополнили и другие, в основном экзотические названия: Багамские острова, Кюрасао (нидерландское владение на Антильских островах), Кайман, Терке и Кайкос, Науру (крошечный атолл, затерянный в Тихом океане), Гибралтар, Гонконг и даже остров Мэн.
… И, конечно, Либерия
[Либерия начала предоставлять право использования ее флага в 1947 году — идея эта родилась в изобретательном мозгу бывшего госсекретаря (министра иностранных дел) Франклина Делано Рузвельта Гарри Стеттиниуса. Первым человеком, воспользовавшимся льготами, предостав­ленными «Либериан Траст Компани», стал Аристотель Онасис. А льготы были немалые: приобретение прав почти ничего не стоило, поскольку по либерийским законам компании не обязаны обнародовать число и имена акционеров, а также проводить общие собрания, во всяком случае, они могли делать это где им заблагорассудится, хоть на корабле в открытом море, и никаких публикаций отчета не предполагалось; акции находи­лись у акционеров, и в отличие от панамских законов никакой регистра­ции в торговой палате не требовалось (прим. автора).].
Почти сто восемьдесят компаний, в действительности принадлежавших Климроду, плавали под либерийским флагом. А если считать те, что иногда появлялись, а затем исчезали по той или иной причине, то их было не менее двухсот.
— Дэвид, — объяснил Таррас, — я старею. Годы начинают давить на мои хилые плечи, и с каждым годом мне становится все труднее летать на самолетах. Я попросил Реба приставить ко мне кого-нибудь, кто со временем пол­остью меня заменит. Не знаю, кого выберет Реб… Франсиско Сантану. Сеттиньяз рассказывает:
«Он и еще один человек, нидерландец, которого я буду называть де Фриз, сделали очень много. Их задача состояла не в том, чтобы создавать компании Реба (за исключе­нием тех, которые Сантана контролировал лично), а прежде всего в том, чтобы сначала способствовать возник­новению предусмотренного «налогового рая», а затем сле­дить за его надежностью. По крайней мере в трех стра­нах — или на островах, поскольку это островные государства — то, что сегодня называется «налоговым ра­ем», было полностью «изобретено» Сантаной и де Фризом. Я это знаю, потому что занимался специальным бюдже­том, которому Реб дал довольно символичное название «Мильтон» — прозрачный намек на Джона Мильтона, автора «Потерянного…» и «Возвращенного Рая». Этот бюджет был предназначен, скажем, для того, чтобы убеждать причастные к нашим делам правительства малых стран. Имелись в виду, конечно, не только взятки. Один раз, на­пример, желаемые юридические обязательства были взя­ты на себя вновь образовавшимся государством в обмен на контракт, связанный с одной нашей судоходной компа­нией».
На следующий день Сеттиньяз пригласил Сантану поо­бедать, и мексиканец с большой охотой принял предложе­ние. Они были ровесники — обоим чуть за сорок, — и им одинаково нравилось заниматься делами, которые удаются без слов, но еще успешнее продвигаются после их обсуж­дения; оба отличались скрупулезностью, точностью, мето­дичностью и были в равной степени щепетильны. И хотя Сеттиньяз не питал враждебных чувств к Нику Петридису, несмотря на бурную пиратскую изобретательность не­унывающего грека, а тем более к Полю Субизу, они все же не были близки ему, даже француз, на языке которого он говорил. И на то были причины. «Его вечная ирония меня раздражает». Серьезность Сантаны больше устраивала его, что ничуть не удивляло Тарраса, который говорил: «У Матадора так же мало чувства юмора, как у вас, Дэвид, вы оба по натуре бухгалтеры высокого класса и созданы, чтобы понимать друг друга…»
Сантана уехал из Нью-Йорка, но незадолго до этого че­рез одного из своих помощников передал Сеттиньязу но­вое досье. Речь шла об очередной сделке, о вновь создан­ной компании, к которой мексиканец имел, между прочим, косвенное отношение: Сантана лишь участвовал в переговорах о приобретении земельных участков на Ямайке, даже не зная, для чего они будут использованы. В действительности эта закупка была частью более гранди­озной операции, которую осуществляли два Приближен­ных Короля, а именно Филип Ванденберг и Этель Кот: а конечной ее целью было создание двух гостиничных сетей на островах Карибского моря. (Ванденберг и Этель Кот были незнакомы друг с другом и по воле Климрода высту­пали как конкуренты; каждый из них отвечал за свою сеть.)
К досье Сантана приложил личное письмо Сеттиньязу с приглашением пожить в мексиканском доме в Мериде, штат Юкатан.
Сеттиньязы сомкнутым строем — у них уже было пятеро детей — совершили путешествие весной 1965 года, предварительно обменявшись несколькими письмами. Они провели две недели в довольно скромном доме, но отсюда гостям легко было добираться до храмов майя — Сантана с улыбкой утверждал, что и в его жилах течет частичка крови майя.
Мексиканец добрых десять дней не решался задать вопрос, но все же спросил:
— Дэвид, вы, конечно, не ответите, но меня крайне интересует один вопрос: Бога ради, скажите, что собирается делать Реб с восемью миллионами карибских сосен?
— С чем? — воскликнул совершенно ошарашенный Сеттиньяз.
— С соснами. Вот с такими же деревьями, что растут здесь. Их настоящее название Pinus Carybea.
— Какую цифру вы назвали?
— Восемь миллионов.
Удивление Сеттиньяза было искренним. Ему с трудом далось сохранить невозмутимость. Но Сантана, видимо, по-своему истолковал его молчание. И, дружелюбно улыб­нувшись, сказал:
— Извините меня. Я не должен был задавать этот вопрос и своей бестактностью поставил вас в неловкое поло­жение. Не будем говорить об этом, пожалуйста. Пойдемте лучше посмотрим Cenote. Это нечто вроде большого естественного колодца — очень впечатляющее зрелище; мои предки когда-то бросали туда людей, принесенных в жерт­ву богам, не забывая предварительно украсить драгоцен­ностями. Не такая уж плохая смерть…
«Восемь миллионов карибских сосен! Что еще он приду­мал?» Сеттиньяза терзала новая загадка. Вернувшись в Нью-Йорк, он тут же погрузился, хотя и испытывал не­ловкость, в изучение материалов, касающихся более тыся­чи двухсот пятидесяти уже зарегистрированных компа­ний. Все без исключения принадлежали, разумеется, Климроду. Компьютер 1965 года был далеко не соверше­нен, но все же достаточно хорош для того, чтобы подтвердить: в его памяти нет никаких следов сделки, касающейся карибских сосен.
Сеттиньяз включил другую программу: деревья.
И узнал или вспомнил благодаря компьютеру, что Климрод имел очень большую долю участия в лесной про­мышленности Норвегии, Швеции и особенно Финляндии. Одна из канадских компаний совместно с совершенно не­известной аргентинской фирмой (во всяком случае, неиз­вестной Сеттиньязу) заключила крупнейшие договора с Советским Союзом во времена Хрущева; эти договора без особого труда (заслуга Поля Субиза) были продлены на следующий год, в 1964-м, уже после отставки Хрущева.
И на этот раз речь шла о лесе. Оба этих одинаковых досье, касающихся сделки, были переданы ему, Сеттинья­зу, с одной стороны, Субизом, с другой — Черным Псом, швейцарцем, в соответствии с двойной системой контроля, введенной Ребом.
Но это не все: некая франко-итальянская компания че­тыре года назад уступила пятьдесят один процент своих акций типично климродовской фирме, находящейся в Па­наме.
Сеттиньяз, чем дальше, тем больше заинтригованный, продолжил поиски.
И вдруг выскочило имя человека, о котором он практи­чески ничего не знал: Хайме Рохас. Рохас оказался управ­ляющим аргентинской компании, которая сотрудничала с русскими. Он был также юридическим и финансовым со­ветником той панамской компании, которая проявляла интерес к лесам Черной Африки. И все тот же Рохас в Ка­наде подписал добрый десяток договоров.
По всем признакам он был из Приближенных Короля. Только в его случае не существовало никакой папки с над­писью «Строго конфиденциально — Передать в собственные руки», а тем более пресловутого досье с пометкой «Особое», сделанной красными чернилами.
В принципе это означало, что данный персонаж играл очень незначительную роль. Но противоречие было оче­видным. «И поскольку я не могу поверить, что Реб допу­стил ошибку или забыл что-то…»
В опустевших кабинетах (он всегда дожидался, пока ос­танется один, чтобы заняться своими розысками, и потому на них ушло несколько недель) Сеттиньяз снова и снова бросался на штурм загадки. Стал собирать все сведения о Хайме Рохасе. Его имя всплыло еще четырнадцать раз, то есть среди данных о четырнадцати различных компаниях. Этот Рохас много разъезжал: помимо СССР, бывал в Скандинавии и Африке, появлялся в Индонезии, Индоки­тае и Китае, принимал также участие в проведении важ­ных операций в Южной Америке, в частности в Венесуэле. В большинстве случаев его вмешательство в той или иной мере касалось сельского хозяйства, лесоводческой сферы, но дважды он сыграл определенную роль в довольно запу­танной сделке, связанной с фарфоровой глиной, и в выку­пе целого ряда бумажных фабрик во Франции. Его путь очень часто перекрещивался с маршрутами Приближен­ных Короля: с Ханем — в Китае и Индонезии, Субизом и Несимом — во Франции и странах Востока, с Сантаной — в Венесуэле, Этель Кот — в Африке, Эрни Гошняком — в Скандинавии. И другими. Но человек этот оставался на редкость незаметным. И лишь случайное упоминание Франсиско Сантаной восьми миллионов деревьев позволи­ло Сеттиньязу извлечь его имя из памяти компьютера, хранящей более тридцати пяти тысяч различных фами­лий.
Он почувствовал, что напал на крупную дичь…
В течение лета 1965 года Климрод так и не появился. Осенью и зимой тоже. Насколько было известно Сеттинья­зу, в 1966 году он трижды приезжал в Нью-Йорк. Тот год, кстати, был особенно урожайным по части создания новых компаний: их число, по данным Сеттиньяза, превысило полуторатысячную отметку. Не проходило ни одного рабо­чего дня, чтобы кто-то из Черных Псов не принес новое досье, и именно в это время организаторские способности Дэвида Сеттиньяза особенно пригодились. С отпуском у него ничего не получилось, и пришлось даже увеличить количество сотрудников, а за неимением мест подумать о новом переселении, несмотря на удобства, связанные со все более широким использованием компьютера. Но Реб покачал головой!
— Не нужно, Дэвид. На вас сейчас обрушилась большая волна. Скоро она начнет спадать.
Заваленный работой, отнимавшей у него до пятнадцати часов в сутки, Сеттиньяз уже не успевал разгадывать тайну Хайме Рохаса, хотя дело это и так застыло на месте, так как на протяжении нескольких месяцев имя аргентин­ца больше не всплывало нигде. Казалось, он перестал слу­жить у Климрода, что, возможно, и было решением загад­ки.
«Но затем во мне сработал обычный рефлекс, свойст­венный всем подчиненным Реба. Я подумал: «А если он просто хотел ввести меня в курс дела… И ждал молча…»
Это случилось в октябре 1967 года».
В телеграмме, полученной Сеттиньязом, было указано место встречи: Хантс Лейн, то есть Бруклин Хайтс, на другой стороне Ист-Ривер. Это был адрес элегантного, ти­пично аристократического дома прошлого века, из окон которого открывался великолепный вид на Аппер-Бэй и Манхэттен. «Спросите Али Данаан». Фамилия звучала по-ирландски, имя же могло принадлежать как мужчине, так и женщине. Улица была засажена деревьями, что не так часто встречается в Нью-Йорке, а Али Данаан оказалась молодой женщиной, высокой брюнеткой потрясающей красоты. Сразу было видно, что это художница, Она вы­шла к Сеттиньязу чуть ли не с кистью в руке, во всяком случае, в блузе, красиво заляпанной разноцветными пят­нами. Открыв ему дверь, красавица встретила его ослепи­тельной улыбкой.
— Он вышел, но должен скоро вернуться, — сказала она. — Подождите, пожалуйста. Не хотите ли, случайно, побыть ангелом?
— Ангелом?
Пройдя вперед, она привела его, поигрывая бедрами, в красивую мастерскую. На мольберте стояла картина — хитросплетение кругов и штрихов, сквозь которые проглядывали контуры детского лица.
— Мне нужен ангел, здесь, в середине, или чуть поо­даль. Но вы рыжий. Кто когда-нибудь слышал о рыжем ан­геле?
— Я не рыжий, — с досадой ответил Сеттиньяз. — Я рыжеватый блондин.
— Спорный вопрос. Но как бы то ни было, вы любите крепкий кофе, хорошо прожаренный, но не пережаренный бифштекс, жареные грибы с мясом, клубнику «а ля Шантийи» и бургундские вина. Так мне показалось. Мы заказали, кстати, несколько ящиков «Бонн-Мара» — он ска­зал, что это ваше любимое вино. Обед будет готов через полтора часа. Присядьте же. Будьте как дома. Он предупредил меня, что вы довольно чопорный человек. Если вам позвонить или принять душ, не стесняйтесь. Я закончу своего ангела и буду в вашем распоряжении. По правде говоря, в вас действительно есть что-то ангельское…
Она мило улыбалась ему. Опять повторилась старая история: в очередной раз Дэвид Сеттиньяз столкнулся с женщиной, ничего не зная о ее отношениях с Ребом. Она даже не называла его по имени, каждый раз говорила «Он», но все же было сказано: «Мы заказали…» — что предполагает хоть какую-то близость. «А я и понятия не имею, под каким именем она его знает! И, оказывается, я должен здесь обедать, все уже подготовлено, вплоть до «Бонн-Мара», моего любимого вина, этот бес запомнил название!»
— Мне нужно позвонить, — сказал Сеттиньяз, — и отменить другую встречу.
— Кабинет выше этажом. Он предупреждал, что вам надо будет позвонить. Я приготовила большой бокал мартини, как вы любите!
Он поднялся и вошел в белую почти пустую комнату, где было восемь телефонных аппаратов, стол, два стула, несколько десятков книг на английском, французском, не­мецком, испанском и итальянском языках. И Исаак Зингер на идиш. А также труды по юриспруденции, в том числе два тома сэра Джеральда Фицмориса: «Основные принципы международного права» и номера «Джэрмен бук оф интернешнл ло», «Журнал по правилам междуна­родной торговли» — классические издания, над которыми Джордж Таррас корпел столько часов в далекие гарвардкие времена.
«Он не оставил изучения права…»
И тут только Сеттиньяз заметил зеленую папку, остав­ленную нарочно на виду, среди телефонных аппаратов. На обложке красовалась знакомая надпись: «Строго конфиденциально — Передать в собственные руки…»
… И другая, гораздо мельче: инициалы Д.Дж.С. «Дэвид Джеймс Сеттиньяз?» Он протянул руку к зеленой папке, одновременно объясняя своей личной секретарше, что она должна отменить все встречи до нового распоряжения, а также предупредить его домашних, что он не придет обе­дать.
Но папку он не тронул. Повесив трубку, Сеттиньяз сел на второй стул, взял Сола Беллоу и стал читать. Через не­сколько минут он услышал легкий стук двери, выходящей на улицу, затем гул голосов, и, наконец, не выдав и ма­лейшим звуком своего приближения, в проеме двери вы­росла высокая фигура Реба. Он улыбнулся:
— Извините за опоздание, Дэвид. Мне хотелось пешком пройти от Манхэттена, но я переоценил свою скорость. Вам следовало открыть папку.
Подразумевалось: «Поскольку я оставил ее на виду. И надо было понять, что она предназначалась вам. Или вы думаете, что я допустил ошибку?» Кто осмелился бы предположить, что Реб Климрод совершает ошибки? Раздраже­ние, даже настоящая злость снова пронзила Сеттиньяза.
— Дэвид, извините меня. Я иногда ставлю вас в нелов­кое положение. Не сердитесь, прошу вас.
Он вошел в комнату и сел, приняв свою обычную позу: руки — в карманах куртки, ноги вытянуты, подбородок опущен на грудь, а глаза подернуты поволокой. Реб тихо сказал:
— Возьмите же папку и прочтите.